Если говорить о шизофренических нарушениях мышления, то прежде всего, следует иметь в виду размышления о предметах, т.е. анализ, сравнение их, суждение и размышление о них и т.д. Но у нас нет оснований говорить исключительно об этом. Нарушение, касающееся мышления в узком смысле, распространяется при шизофрении в одинаковой мере на всё интенциональное, будь то структура мышления в узком смысле или какая-либо другая структура переживания. Итак, мы можем, как и полагается при исследовании, обратиться, не долго думая, к рассмотрению «простого» размышления и мнения о предметах; это то, о чем Липпс (Lipps) говорит, что здесь «сознание превращается в дух». Мы можем расширить наши исследования, тоже не долго думая, и охватить аффекты sensu strictiori, и это будут те аффекты, которые Бюлер (Buehler) представляет как предметные и поэтому близкие к мыслям; Бюлер противопоставляет их относительно беспредметным примитивным чувственным реакциям. Бумке уже подчеркивал, что, всячески признавая «внутреннюю ценность» аффективной жизни, мы не можем указать на принципиальное отличие между мыслями и тонко дифференцированными аффектами. Они, будучи переживаниями, так же нарушены при шизофрении, как и мысли. Согласно великолепному описанию Карла Шнейдера, ослабление интенсивности при шизофрении касается «всех тонких аффективных побуждений, эстетических и этических аффектов, отношений с семьей и родственниками, сферы интеллектуальных интересов, заботы о будущем и т.д.» Таким образом, это те аффекты, о которых говорил Бюлер. Напротив, примитивные аффективные реакции, такие, как гнев, раздражение, печаль, радость, страх не нарушены совсем или нарушены настолько, насколько это зависит от их относительной свободы по отношению к предмету аффекта.
Краткое замечание касается вопроса, насколько мы вправе судить о существе нарушения мышления шизофреников, основываясь на их речи. Что касается психической обусловленности речи шизофреников: у нее могут быть два источника. Первый – нарушение предметного мышления, второй – нарушение языкового выражения того, что осмыслено, т.е. нарушены процессы, ведущие от мысли к речи. (Относительно того, существуют ли еще дополнительно языковые нарушения в узком смысле, т.е. с точки зрения патологии мозга, то это очень спорный вопрос). Что же касается нарушений содержания, то мы не можем их возникновение четко соотнести с этими двумя источниками. Нас гораздо больше интересует формальная сторона этого нарушения. А об этом свидетельствуют неудачные выражения мысли в языке так же, как и недостаточность предметного мышления. Потому что языковое выражение мысли – это тоже мыслительный акт, и у нас нет оснований считать, что этот мыслительный акт нарушается при шизофрении по-другому, чем предметное мышление.
И еще несколько замечаний по поводу методики и целей. Мы, прежде всего, стремимся, как можно более точно, описать шизофреническое нарушение мышления, а это сама по себе очень трудная задача. Мы хотим также понять суть изменения реального психического процесса, лежащего в основе этого изменения. Мы хотим, наконец, понять причину функционального нарушения, которое здесь имеет место. Результаты «внешнего» исследования, т.е. исследования шизофренических «функциональных нарушений», на этот вопрос ответа не дают. Что можно определить с точки зрения «функциональной психологии», то это лишь очень неточные выводы, касающиеся сути шизофренического нарушения мышления, о чём можно судить на основании различных предположений разных авторов. Более полные сведения о существе этого нарушения мы можем получить на основании внутреннего наблюдения, которое как феноменологическое основывается на рассмотрении душевных фактов, душевного процесса соответственно его субъективной данности (Кронфельд), т.е. на рассмотрении шизофренического изменения процесса переживания, его интенциональной структуры, измененного положения «Я» по отношению к своему переживанию. Но даже это дает неполное понимание объективного психического процесса, т.к. объективное протекание изменено тем, что оно переживается; но всё же мы существенно приблизились к цели.
Далее, следует показать, чего мы достигли этими двумя путями. Вначале мы рассматривали проблему с функционально-психологической точки зрения. Но всё же с тех пор, как вообще стало возможным говорить о психологии шизофрении, даже до более точного определения ее понятия, когда стала учитываться внутренняя жизнь больного, его процессы сознания, было почти невозможно пройти мимо - часто спонтанных – объяснений больных их внутренней жизни. Лишь спустя приблизительно десять – пятнадцать лет исследований стало возможным говорить о систематической интроспекции на основании особого «методологического осознания». Внутреннее наблюдение постепенно оттеснило внешнее, и, по-видимому, слишком сильно, как полагают некоторые авторы. Однако оттеснить совсем его не смогло.
Психология шизофрении исходит из явления, которое Крепелин охарактеризовал как признак, присущий шизофрении, а именно из расщепленности; ее Крепелин дефинировал как «потерю внутренней и внешней взаимосвязи рядов представлений» или как «потерю внутреннего единства».
Функциональная психология в вопросах, касающихся дескрипции и аналитической экспликации расщепленности, исчерпала далеко не все свои возможности. Некоторые авторы раньше срока довольствовались достигнутыми результатами и сразу же применяли их по отношению к более или менее приемлемым построениям. Эти построения оказались при дальнейшем рассмотрении ложными достижениями в форме описания расщепленности в целом или каких-либо ее моментов, или более или менее метких тавтологий. Так, если расщепленность ошибочно «объяснить» недостаточностью мыслительного, понятийного, «апперцептивного синтеза», или диссоциацией, или, подобно О.Гроссу (O.Gross), расщеплением сознания, или, как это объясняет Странский, неправильно понимая действительное соотношение между мыслями и реальными аффектами, нарушением координации между ноопсихикой и тимопсихикой, или, как это делают другие авторы, смешивая психологические и анатомические ассоциативные понятия, сеньюнкционной концепцией Вернике или «ослаблением ассоциаций», «слабостью ассоциативного напряжения», «слабостью переключения» (Блейлер).
Дескрипция и анализ расщепленности указывают, во-первых, на недостаточность, обнаруживающуюся при просмотре длинных рядов, во-вторых, на недостаточность связей между отдельными членами одного ряда.
Что мы наблюдаем при продолжительном высказывании? Это результат превращения в слова мысли, т.е. проговаривание переживания, где пропущено одно «обстоятельство» (Зельц), а именно: оно пропускается при всей усложненности и запутанности в одном акте. Вундт схематически описывает это как «наброски», «общие положения». Это, по Карлу Шнейдеру, «общая импрессия» в начале языкового выражения, она содержит, как правило, большие речевые отрезки, иногда всё высказывание целиком; она содержит все части высказывания. Вместе с Карлом Шнейдером мы можем, опять же схематично, сказать, что мысль в концепции больного содержит «параллельно» все члены, которые в языке сменяют друг друга последовательно. Но мысли в начале повествования различаются между собой в одном очень важном аспекте. Для одних характерно то, что только что описано: они – в полном смысле, т.е. и по содержанию – уже содержат все члены. Это, так сказать, готовые мысли уже в начале говорения. В других случаях дело обстоит по-иному. Представим это так (снова схематично): мысль содержит, по обстоятельствам, тоже все члены, но не в ее содержательной определенности. А как? Дриш (Driesch) объясняет это так: мы переживаем предполагаемые схемы, т.е. связи с еще не известными членами или, как это называют другие авторы, не наглядными комплексами взаимосвязей. И определенная, по предварительной оценке подходящая предвосхищаемая схема, т.е. так называемая заранее предусматриваемая форма для соответствующих мыслей или, чтобы преследовать определенный ход мысли – это то, что организует ход наших мыслей. Организованное, упорядоченное мышление – это наполнение соответствующей схемы правильным содержанием. Озвучивание мысли (Versprachlichung) в этих случаях может начаться одновременно с наполнением схемы содержанием или, когда содержание не совсем влилось в схему. Надо, чтобы это наполнение схемы протекало правильно, за это отвечают выбор слов и построение предложений в плане «правильного сознания» (“Regelbewusstsein”) по Бюлеру. Следует упомянуть, что в том же смысле, что и Дриш о переживании «предвосхищаемых схем», Зельц говорил о «схематичной антиципации».
Овладение правильностью построения предложений вследствие правильного сознания учитывается в психиатрии лишь в последнее время и, прежде всего, Карлом Шнейдером. Он также указывает на то, что человек, придерживающийся рамок выбранной языковой формы, развивая свою мысль, перестраивает и/или детальнее расчленяет свое предложение, простое или сложноподчиненное. (Прим. перев.: В немецком языке порядок слов в предложении строгий, причем в придаточном он не такой, как в главном сложноподчиненного предложения). Значение предвосхищаемых схем ясно и четко описал Берингер. Он писал, как из-за отсутствия охвата общей ситуации результатом отдельного акта при шизофрении будет то, что частные связи «не будут больше частями логической мыслительной цепочки».
Из полной мыслительной установки, которая – достаточная сила и длительность предполагаются, – прежде всего, устанавливает и поддерживает порядок в мыслях, можно выделить в понятийном плане три установки. Самая примитивная из них – это предмет мышления. Эта установка ищет и, тем самым, ограничивает, позволяет проявиться душевным данностям, соответствующим этой установке, препятствует противоречащим ей или вовсе их отвергает. Когда авторы-психиатры говорят о «главном», «руководящем представлении» или об общем представлении, или о главной, или основной, мысли, то они имеют в виду, прежде всего или исключительно эту установку. Вторая, более дифференцированная, установка - это установка на мыслительную задачу. Она обеспечивает поддержание направления мышления, служит преследованию цели мышления, поэтому актуализируется диспозициональное знание предмета. Очевидно, авторы старшего поколения имели в виду эту установку, говоря о целевом представлении, к которому стремится мышление. Насколько учитывается языковое выражение мысли, вместо установки на мыслительную задачу в узком смысле, появляется установка на языковое оформление продуманной мысли. Третья, наиболее дифференцированная и субтильная, - это установка на упорядоченную форму мышления, служащую достижению цели мышления, или установка на форму образования высказывания, поддержание которой, хотя бы и в виде остова, могло бы гарантировать упорядоченное языковое выражение продуманной мысли или происходящего хода мысли.
При шизофрении эти три установки нарушены в зависимости от, с одной стороны, их собственной дифференцированности, с другой, от интенсивности основного нарушения. Более всех нарушена установка на упорядоченную форму мышления или на форму образования высказывания. При более интенсивном нарушении страдают и две другие установки. При более легкой степени шизофрении мы видим лишь минус в методической упорядоченности мыслей или в логической диспозиции. В то время, как, при нормальных обстоятельствах, в ходе мышления постепенно, частями всегда действительно актуализируется лишь та часть диспозиционального знания, полученного от установки на предмет мышления и мыслительную задачу, которая (часть знания – Е.С.) как раз соответствует достигнутому месту в схеме взаимосвязей, то это знание актуализируется при шизофрении в неправильном порядке, оно стоит, так сказать, не на своем месте в ходе мысли или речи. При большей тяжести заболевания становится недостаточной и установка на мыслительную задачу. Тогда могут, беспорядочно следуя друг за другом, появляться, помимо необходимых для цели высказывания частных мыслей, и такие, которые с этой целью не имеют ничего общего. При этом установка на мыслительную задачу может сохраняться. В жизни это выглядит так, словно, по выражению Блейлера, взяли понятия определенной категории, бросили в миску, потрясли и теперь достают по одному, как попало. В таких случаях мы нередко имеем дело со своего рода деградацией задачи, своего рода соскальзыванием вниз к задаче, которая требует меньшего, менее дифференцированного мышления. Это соскальзывание ведет от активной продукции к голой репродукции, в конечном итоге. От трудной задачи продукции, т.е.образования новых умозаключений, создания новых связей, «дополнения комплексов» в понимании Зельца, отказываются, и ход мысли или речи вырождается в повторение заученных и привычных мыслительных рядов (Карл Шнейдер), так сказать, опускается до него. Далее, в норме, мысли, не стыкующиеся с основной мыслью, не только отклоняются и не проходят в высказывание, а даже вообще не осознаются. Однако, при шизофренической недостаточности установок могут одновременно переживаться всякого рода мысли, не соответствующие друг другу, а также обрывки мыслей, «которые здоровому человеку в бодрствующем состоянии одновременно никогда не приходят в голову» (Бумке). И всё это усиливается, когда установка на предмет мышления – самая примитивная из трех – становится недостаточной. В этом случае на сцену выступают все низшие факторы констелляции, в особенности моменты, описанные ассоциативной психологией. Мимолетные настроения или психические состояния, установки, латентные в обычном состоянии, рудиментарные детерминирующие тенденции и прочая актуализируют то одну, то другую часть ассоциативных констелляций, создавая картину так называемой «ассоциативной игры». Если же какой-либо интрапсихический возбуждающий фактор вызовет подобные мимолетные установки, то картина может принять характер быстро меняющейся спутанности идей.
Многие авторы рассматривают нарушения хода мысли или речи, которые мы считаем следствием недостаточности трех установок, следствием снижения, ослабления, как они говорят, внимания.
Против этого говорят свидетельства шизофреников, способных к умозаключениям, не говоря уже о том, что не следует рассматривать внимание как особую функцию вне мыслительных операций. Итак, больные утверждают, что нарушения, о которых шла речь, появляются в их мышлении и речи вопреки и, так сказать, несмотря на их внимательность. Именно потому, что на это нацелено их внимание, т.е. потому, что во время думанья больные переживают то, что зовется вниманием, они замечают, что они тем не менее не могут сконцентрироваться на предмете, удержать свое внимание на нем, больные не могут преследовать цель своего мышления, как им того хотелось бы. Попытку объяснить это могут дать результаты исследования шизофренического нарушения переживаний, но об этом позже.
Тот факт, что ослабление внимания в привычном смысле этого слова не может быть причиной возникновения расщепленности, доказан Странским в его экспериментальных работах по изучению языковой спутанности. Он создал раздражитель и поручил своим исследуемым «говорить, что придет в голову», велел им «отпустить» свое внимание, т.е. не стараться следить за сказанным, что, по мнению Странского, им и так всегда удавалось. То, что из этого получилось, сам Странский называет «мешаниной из скачки идей и персеверации в религиозной путанице», сравнимой, правда, со «словесной окрошкой кататоников». Карл Шнейдер возразил на это, что в результатах исследований Странского «отсутствуют как раз характернейшие шизофренические нарушения: словесная окрошка, эллипсы (Ellipse), паралогия, скачкообразное соскальзывание мысли», и мы можем в принципе констатировать лишь один значительный момент: скачкообразность языкового выражения мысли, исходя из чего в самом крайнем случае можно заключить, что шизофреническое нарушение мышления связано с нарушением внимания, которое и ведет к этой скачкообразности.
Кратко следует упомянуть, что характер многословных высказываний шизофреников говорит о том, что их мысль «топчется на месте» вокруг одного и того же предмета, и в основе этого лежит не постоянная активная установка, а своего рода пассивное «прилипание». Берингер метко говорит о «зачастую похожей на персеверацию назойливости, прилипчивости и неповоротливости». Затем, при языковой возбудимости обнаруживается пространное говорение вокруг какого-то предмета, часто тема, как это подметил Рейс (Reiss), «проговаривается в нескончаемых вариациях», при этом «не происходит развития мыслительного акта или четкой формулировки».
Если мы обратимся к проблеме соединения отдельных частей мысли, то нам придется учитывать и содержание мыслей.
В норме соединения между отдельными частями мысли служат тенденции создания объективно значимых связей. Думанье происходит по законам мышления, и при этом продуманное не должно противоречить опыту субъекта. Лишь, когда эти два условия выполнены, устанавливается мыслительная связь. При специфически шизофреническом мышлении оба эти постулата соблюдаются недостаточно или не соблюдаются вообще. Связи устанавливаются без предшествующей проверки и оценки опытом и в соответствии с нормой. Сохраняются в силу их априорного характера категории, формы связей актуального или возможного опыта. Но создается впечатление, словно для больного и не важно, ЧТО, образно говоря, вливается в заданную форму. Несмотря на сохранность формального смысла, мышлению не хватает того, что в норме составляет «биологическую целесообразность». Вместо мыслительной переработки того, что дает опыт, имеем игру мыслеформ. Карл Шнейдер, вместо понятия аномального образования связей, которое и ему кажется «самым подходящим в дескриптивном отношении», предпочитает по теоретическим соображениям «для обозначения того факта, что у шизофреников соединяются гетерогенные мысли» употреблять выражение «сплавление мыслей». При этом он имеет в виду только обстоятельства, ведущие при определенных условиях к образованию шизофренических связей. На вопрос, что же при этом связывается, безошибочно отвечает Блейлер: «Две случайно взятые идеи связываются в одну мысль». Двадцать пять лет назад один больной с начальной стадией шизофрении так рассказывал о своих переживаниях: «Две или более мысли выступают на передний план; они образуют круг, из которого не выйти, они налагаются друг на друга, нацеливаются друг на друга, я должен соединить эти мысли даже против воли, даже если эти мысли не подходят друг другу – так получаются глупейшие идеи». Кажется, мы имеем дело с важной закономерностью, а именно: то, что одновременно возникает в сознании, связывается не только ассоциативно, но и стремится к мыслительной взаимной соотнесенности. И только высшая регуляция – мы ощущаем ее как нечто, исходящее из бодрствующего «Я» - может воспрепятствовать тому, чтобы устанавливались связи вопреки законам мышления и опыту.
Установлению связей между двумя мыслями, кажущимися нам совершенно друг с другом не связанными, способствует, видимо, то, что они в переживании шизофреника всё же имеют что-то общее. При шизофрении существуют «постоянные тенденции», «имеются сложившиеся единичные акты», согласно Майер-Гроссу, придающие общему мышлению единый уклон. Настроение также придает мышлению определенную окраску, и больше, чем в норме. Таким образом, легко может случиться, что две мысли, в нашем понимании не связанные друг с другом, для шизофреника имеют в им обеим приписываемым гетерогенным, но между собой гомогенным, частям всё же возможности для соединения. Но подобные содержательные связи вовсе не являются необходимыми для установления шизофренических связей.
Часто, даже в большинстве случаев, расплывчатыми являются при шизофрении мыслительные связи между гетерогенными мыслями. Но выражение «сплавление мыслей» не описывает этого обстоятельства. Это выражение более применимо в том случае, когда, действительно, две или более мысли или восприятия, представления, стремления, аффекта, мысли в узком смысле слова, так сказать, первично сливаются в единство, причем это единство лишь позже, по обстоятельствам, распадается на составные части с их взаимосвязями. Вот пример из практики Груле: один больной «видит в кафе три мраморных столика – и вдруг понимает, что скоро конец света». Груле пишет: нет прозрачного мотива для такого объяснения, как, например, изменение восприятия или соответствующее чувство, придающее всему такой смысл. Убежденность, что смысл ситуации именно такой, первична. Налицо первично нарушенная связь мотивов. Эту ситуацию можно и по-другому объяснить. Восприятие трех столов сливается с мыслью о предстоящем конце света или с соответствующим аффектом как «сплавление мыслей». Так как характер непосредственной очевидности, относящейся с самого начала только к восприятию, распространился на целое, созданное из слияния всех моментов предшествующей ситуации, то и идея предстоящего апокалипсиса получает непосредственную достоверность; достоверность подтверждается восприятием. Больной «видит» по трем столам надвигающийся конец света. В этот момент вместе с восприятием к больному приходит уверенность в том, что мысль правильна. В этих случаях речь отнюдь не идет о первичном нарушении связи мотивов. Если же шизофреник выражает языковым способом подобное переживание, то он не сможет обойтись без языковой формы, передающей форму взаимосвязи. В приведенном случае больной выбрал языковую форму, описывающую переживание значения или особый смысл восприятия трех столов. Подобным же образом обстоит дело во многих других случаях; этим объясняется тот факт, что мы при шизофрении часто наблюдаем явление, которое склонны считать повышенной предрасположенностью к созданию бессмысленных в плане содержания связей.
В сплавлении мыслей с последующим раскрытием, экспликацией обнаружен принцип, правильный для многих шизофренических соединений мысли. Если мыслительная экспликация выражена в языке, то, как правило, удивляет контраст между грамматически правильной формой и бессмысленностью содержания. Это объясняется тем, что установленные положения взаимосвязей и соответствующие им формы выражения, а также их репродукция часто остаются при шизофрении сохранными, что, с другой стороны, там, где бессмысленность содержания объясняется сплавлением случайно связанных мыслей – там вообще нет места свободной разумной позиции, там ничего не значат законы мышления и опыт.
Но не всегда имеет место упомянутая экспликация результатов сплавления. Напротив, лишь тогда, когда «сплавленные» мысли легко поддаются «раскрытию» и когда связное мышление налицо в достаточной степени. Именно как результат сплавления мыслей испытывают шизофреники на определенных стадиях бо’льшую часть «невиданных до сих пор новых переживаний и редких мыслей, не выразимых языком», о чем писал Карл Шнейдер. По сообщениям одного моего больного, появляется «ужасный клубок мыслей, не поддающийся распутыванию». Если все же попытаться это выразить словами, то получается что-то совсем уж бессмысленное. Когда подобные сплавления мыслей появляются часто, то временами, при наличии тенденции к выражению мыслей встречаются неологизмы, часто в форме контаминации – в общеупотребительном смысле этого слова. Иногда даже единичное ошеломляющее переживание ведет к созданию подобного новообразования. Во многих случаях выражение незначительного, как правило, переживания прекращается на длительный срок. Так обоснованный сбой (насколько можно верить свидетельствам больных) часто скорее способствует тому, чтобы, по мнению Блейлера, ход мыслей казался временами полностью прекратившимся, а формальные связи разорванными, а не звено, необходимое для установления взаимосвязей, прерванным или мысли отчужденными.
Одной из особенно ярких черт шизофренической расщепленности является встречающееся иногда возникновение «автономных фрагментов», не связанных между собой и не вытекающих один из другого. О них писал Кюльпе (Kuelpe) в описании сновидений. Когда речь во многих местах теряет свою связность, то следует не в последнюю очередь вспомнить об этом.
При тяжелом нарушении связного мышления обнаруживается и другая недостаточность внешней формы. Форма осмысленной речи в конце концов полностью исчезает. Все это, как пишет Бумке, «происходит при ясном сознании» и без прочих признаков выраженного помрачения сознания.
Помимо только что описанных моментов, а также отчуждения и обрыва мыслей, картину расщепленности дополняет включение большого числа вторичных и третичных факторов. Здесь следует упомянуть негативизм, аутизм, «способствующий исключению действительности из мыслей» (Блейлер), амбивалентность и амбитендентность, странность и вычурность, новые интеллектуальные установки (Бумке), шизофреническую основную убежденность (Grundueberzeugung), «новое мировоззрение»(Карл Шнейдер и другие), бредовые идеи, аффективные стремления, причудливые, болезненно измененные чувства, комплексные аффективные состояния, наглядные символические представления, «организованные по определенным аффективным главенствующим направлениям» (Рейс), и т.д.
Уже здесь следует внести некоторые замечания, частично теоретические, которые будут развиты позже (VI часть).
Очевидно со всех возможных точек зрения, что шизофреническое нарушение мышления по своей сути имеет актуальную природу. Знание как таковое, ценность опыта являются «безупречными», «потенциально функциональными». Сохранена личность в своей «приобретенной возможности развития» (Груле). Не нарушены также «репродуктивные исполнения» (Карл Шнейдер). Нельзя говорить о собственно нарушении интеллекта. Даже в случаях так называемой деменции можно, по мнению Ясперса, «предположить, не является ли здесь интеллект полностью сохранным». Установлено (Груле и другие), что интеллект потенциально сохранен, формальный интеллект присутствует. Что видится нарушенным? Это, по точному определению Груле, «управление механизмом, безупречным самом по себе, это использование аппарата».
В чем же выражается это актуальное нарушение использования аппарата, безупречного самого по себе?
Уже из всего, до сего момента сказанного о дескрипции и анализе расщепленности, явствует, что при шизофрении следует признать существование недостаточности действия центрального фактора, центрального нарушения, по краткому определению Юнга. В чем состоит эта недостаточность? Теоретически, следует иметь в виду три возможности: во-первых, недостаточность центрального фактора может состоять в том, что его действие значительно ослаблено. Во-вторых, этот фактор, сам по себе безупречный, взаимодействует с измененными обстоятельствами, при которых его действие недостаточно. В-третьих, потому, что недостаточность центрального фактора сосуществует с одним из изменений, вредных для этого фактора.
Как следует из литературы последнего времени, попытка решить, какая же из этих возможностей является главенствующей, ведет к, хотя и интересным, но практически бесполезным изысканиям. Но, с другой стороны, стало ясно, что значительная часть нарушений, а именно нарушений деятельности, может осуществляться именно за счет недостаточности центрального фактора. В чем выражается этот центральный фактор? Говорилось о «высшем регулятивном и координирующем принципе», о «высшей церебральной функции», нарушенных при шизофрении. С чисто психологической точки зрения рассматривается этот спорный центральный фактор – активное «Я» или личность с ее пережитыми детерминирующими тенденциями или, попросту говоря, актуальная личность. Итак, при шизофрении мы имеем недостаточность актуальной личности. Эта недостаточность выражается во многих отношениях как чисто динамическая. Это случается, когда актуальная личность имеет установки, служащие поддержанию порядка в мышлении, но эти установки не могут в достаточной мере проявиться. В других случаях более верным будет мнение, что актуальная личность вообще не имеет таких тенденций. Это имеет место в случае, когда шизофреник предается необузданному образованию связей, не стремясь никоим образом сохранить их разумность. В этом случае следует говорить, с одной стороны, о динамической недостаточности, о депонцированности, с другой стороны, о содержательном оскудении, содержательной редукции актуальной личности. Относительно последнего момента часто отмечается быстрая, порой скачкообразная перемена, когда то одна, то другая, то богатая, то более скудная возможности раскрытия «Я» проявляются в актуальной личности, т.е. действительно раскрываются в ней и с ее помощью. Также и тенденции, постоянно пребывающие в готовности в бодрствующем состоянии здоровой актуальной личности, могут в актуальной личности шизофреника на короткий или долгий срок исчезать полностью или сохраняться в недостаточной степени. Идеальному положению в состоянии бодрствования, при котором все без исключения возможности развития (раскрытия), содержащиеся в потенциальной личности, в «Я», постоянно достигают в актуальной личности своего максимума, при шизофрении соответствуют более или менее мимолетные моментальные личности – личности с редуцированным содержанием, сформированным случайностью, т.е. необозримым количеством частных моментов соответствующей психической ситуации. Индивидуальные различия в предрасположенности или в развитии являются, помимо прочего, причиной того, что то те, то другие тенденции, которые наиболее трудно мобилизуются в актуальной личности того или иного шизофреника, исчезают прежде всего.
Уже депотенцированностью актуальной личности частично объясняется столь заметное последовательное, почти параллельное существование удавшейся и неудавшейся, т.е. шизофренически исковеркованной деятельности. Удачная или неудачная деятельность зависит всегда от степени преодолеваемой трудности, а если действующий фактор недостаточно силен, то это тем более верно. Относительно этого Блейлер так пишет: «Речь идет о трудностях, которые иногда преодолеваются, однако при немного измененных внешних и внутренних условиях делают какую-то функцию совершенно невыполнимой». Эта трудность, оказывающаяся непреодолимой, вовсе не должна быть объективно большей, а лишь в настоящее время субъективно большей. При этом очень важно, насколько при индивидуальном опыте хватает репродукции заученных и привычных мыслительных рядов для выполнения какой-либо деятельности, насколько необходима при этом новая продукция или какие требования активности она ставит перед личностью. Для многих случаев оказывается содержательная редукция и непостоянство актуальной личности пригодным объяснением, но возможно и следующее: у комплексной моментальной личности может исчезнуть какая-либо тенденция, являющаяся для данного случая необходимой. Может иметь место и противоположная ситуация: в какой-нибудь серенькой моментальной личности может случайно содержаться группа тенденций, вполне достаточная для удачной деятельности.
Там, где налицо содержательное оскудение актуальной личности без сильного изменения ее составляющих, там мы видим, прежде всего, что мышление стало более плоским; это объясняется переходом связей на более низкую ступень (Ясперс).
Редуцированность и содержательное непостоянство (лабильность) личности выражается и в недостаточности единства взглядов, намерений и действий шизофреника и, следовательно, в его непредсказуемости и ненадежности, удивительно контрастирующими с поведением больного, до мельчайших деталей механистичным и стереотипным. Актуальная личность не соответствует цельному «Я», не содержит в себе цельности личностных потенций in nuce, с тем, чтобы раскрывать их по необходимости, а охватывает всегда лишь одну более или менее ограниченную изменчивую часть этих потенций, порой лишь некоторые немногие тенденции. Пока эти тенденции сохраняются, они могут ярко проявляться, если в актуальной личности в данный момент не представлены тенденции противоположные. Груле точно подметил это своим выражением «беспорядок в активности» шизофреника. Шизофренически измененная актуальная личность не может более организовать порядок – не может упорядочивать расходование «запасов активности».
Прежде всего, шизофреник не всегда желает разумного. Недостаточность деятельности актуальной личности в плане стремления к материальной правде сказывается в том, что не учитывается опыт (не смешивать с нарочным, установочным игнорированием опыта); что пренебрегается «противопоставление связей» (М. Адлер) предмета и связанного с ним опыта, отбрасывается стремление к правильности, т.е. к формально-логической правде, игнорируются законы мышления. В особенности недостаточность деятельности актуальной личности сказывается в недостаточности тенденции к отсутствию противоречий или к «устранению противоречий» в понимании Гербарта (Herbart). Крепелин уже писал о недостатке стремления «прийти в мышлении к непротиворечивому итогу». Блейлер говорит о нечувствительности шизофреника к грубейшим противоречиям. Шильдер подчеркивает «противоречивость» содержания мыслей. Мышление более не может из-за этих недостатков выполнять свою функцию «духовной деятельности, направленной на непосредственное познание» (Юбервег – Ueberweg). Далее, утрата мышлением своей целесообразности заключается в недостаточности ведущих актуальных идей. Далее, обесценивается всё то, что определяем как приобретенное индивидуальное мировоззрение и мироощущение. Теряется, по словам Берингера, «приобретенное в процессе жизни более глубокое осознание исконных представлений». С привычными ведущими идеями, с приобретенным характером теряют силу и связанные с ними установки, называемые Фрейдом вытеснением и цензурой. Как недавно писал Отто Кант, порой полностью исчезает способность к вытеснению. Поэтому шизофреники почти неприкрыто или только чуть завуалировано демонстрируют нам свои влечения,
аффекты, мысли, которые психоаналитику в обычной ситуации распознать удается лишь с трудом. Всё, что мы считаем высшими личностными факторами, стало нечетким, всё это можно теперь назвать высшим представлением или высшими чувствами.
Особо следует подчеркнуть, что действие всех содержательных факторов упорядочивания мышления придает мышлению ограничения, ориентирует на нормативность, правду, целесообразность, традицию, уместность, характер, убеждения и т.д. Следует подчеркнуть, что подобная ориентированность означает здесь, как и везде, установление ограничений. Недостаточность подобных ограничений при шизофрении обуславливает одновременно и расторможение мышления в его стремлении к полному раскрытию, что часто замечается и самим больным. Так, один больной сказал: «И вот пропали все препятствия на пути моей мысли, пропал суживающий, мешающий колпак». Следствием будет количественное увеличение продуктивности при снижении качества. Как подчеркивает Берингер, предметы могут быть охвачены в большем количестве аспектов и с бо’льшим количеством возможных связей, «при этом они видятся часто в неверном свете, но и, одновременно, метко». По Карлу Шнейдеру, переживание при шизофрении, как и «переживание перед засыпанием» часто носит характер особого «проникновения в суть вещей» и «нового видения аспектов». Некоторые больные открывают в себе способности и навыки, которых они в себе до той поры не ведали. Так, один больной говорит: «Теперь я могу многое из того, чего раньше не мог». В прошлом всегда робеющий, он вдруг пишет оперу: музыку и либретто. Другие больные становятся художниками, резчиками по дереву, модельерами, хотя раньше не помышляли об этом; кто-то становится философом, теософом и т.д.
Сами больные замечают, рефлектируя по поводу своих переживаний, то саму эту гиперпродуктивность, это мышление, направленное вширь, охватывающее порой всю Вселенную, то оборотную сторону этого, т.е. неспособность руководить мышлением, быть господином своих мыслей. Больные отмечают потерю суверенности мышления, отмечают необходимость принимать все свои мысли, не оценивая их, не отсеивая ничего, они вынуждены терпеть «поток мыслей» (ср. Бюргер) – словом, переносить недостаточность актуальной личности.
Не следует в этой гиперпродуктивности, обесцененной плоскостностью мышления, - безрезультатность ее часто отмечается даже самими больными – усматривать знак полной или даже повышенной активности(СНОСКА: Это мнение разделяет Бострем – Bostroem – и другие). Её там так же мало, как и в силе или необычной продолжительности возбуждения; их следует отнести как раз на счет выпадения (отсутствия) активного торможения здоровых людей. Это отсутствие объясняется недостаточностью актуальной личности. В «богатстве переживаний», встречающемся в начальных стадиях некоторых шизофрений, он «не видит истинной продуктивности». И «даже, когда у заболевших шизофренией творчески одаренных личностей в начале психоза, кажется, появляется особая продуктивность, то это, как правило, обусловлено лишь способностью изливаться в словах, способностью, болезненно измененной, освобожденной от сдерживающего торможения». Только неточным толкованием понятия «активность» можно объяснить тот факт, что Груле в этом и других симптомах, содержащих позитивное, продуктивное (потому их и называют продуктивными симптомами шизофрении), усматривает указание на то, что рядом с этим минусовым моментом, обозначенным нами много лет назад как недостаточность активности, этим «гипо-»объяснением, как он кратко обозначает мою мысль, надо поставить гипермомент, гиперфункцию, которую, как и тот минусовый момент, следует трактовать «как последний, психологический не из чего не вытекающий первичный симптом».
Это мнение казалось бы приемлемым, если бы эта шизофреническая сверхпродуктивность была признана исходящей по своему переживанию от актуальной личности. Но это не так. При этой продуктивности речь идет не об активности, исходящей в виде спонтанной деятельности от личности. По словам Бюргера, «динамика ее протекания исходит не от личности» (sc.от актуальной личности). Здесь, скорее, налицо реактивность от установок, находящихся в данное время вне актуальной личности. И тот факт, что это возможно, что эти моменты, лежащие вне актуальной личности, становятся при шизофрении мощными факторами воздействия, в то время как в норме они нейтрализуются установками актуальной личности, - всё это возможно из-за минусового момента, из-за динамической недостаточности личности.
Кратко отметим, что за факторы приобретают повышенную значимость, если «страдают высшие функции соединения представлений» (Клейст), если имеет место снижение когнитивных интересов и способностей (Шильдер), если детерминирующие тенденции теряют свое избирающее и организующее влияние (Берингер), если выключены высшие регулятивные функции (Шторх) – словом, если снижена роль содержательных организующих факторов мышления.
Аффекты приобретают особую значимость (Блейлер), налицо преобладание эмоциональной жизни (Шильдер), главенствующую роль получают аффективные движущие силы (Шторх), аффективное соединение занимает место отсутствующего логического членения; большую роль, помимо аффективного круга, играет круг инстинктов.
Во вторую очередь следует указать на возросшее влияние языка на мышление. Карл Шнейдер показывает, как «значения слов, употребляемых в процессе языкового формулирования, постоянно вводят в сознание разнообразные побочные мысли», отсюда возникают новые связи, ведущие, по обстоятельствам, к образованию мимолетных (нестойких) мыслительных цепочек, уводящих от основной мысли. При шизофрении это как раз имеет место. Берингер утверждает, что и последействие сказанного и услышанного слова порождает новые детерминирующие моменты, «вмешивающиеся как в мыслительную, так и в языковую перспективу». Ослабление мыслительно-языкового единства ведет к смене руководящих интенций, направленных то на языковой, то на предъязыковой компонент. Следует упомянуть также «состояния процесса, происходящего почти исключительно в языке, при котором рефлекс мышления объективно отсутствует». Бюргер находит у одного из своих больных «привязку мысли к чисто речемоторной функции». Настоятельный речевой импульс послужил стимулом к богатой продуктивности с минимальным участием активности актуальной личности. Последняя выражается в отсутствии предвосхищаемых установок. Бюргер точно замечает: «Больной никогда не мог в начале рассказа предположить, даже отдаленно, чем он закончится». Не могло быть речи о «проекте», о «схеме», «предположении цели мышления». Затем следует особо упомянуть понятийную оценку и мыслительную реализацию представлений, имеющих знаковую ценность; в некоторых случаях это выступает почти на первый план. Часто форма услышанного слова и увиденного написанного или напечатанного слова дает повод к установлению шизофренических мыслительных цепочек. Анна-Мария Бран (Аnne-Marie Brahn), детально изучившая этот вопрос, нашла в одном случае «внешние связи» на основании «полного сходства или похожести 1.звука, 2.написанного слова,3.формы или цвета». Вот что явствует из сообщений больных: «7 связано с флагом» (т.е. 7 имеет форму развевающегося флага), «Y связан с зарплатой» (Y – «ипсилон»)(прим.перев.: буква «Y» по-немецки «ипсилон». По-немецки «зарплата» звучит как «лон»), «мужчина в красном пиджаке связан с улицей Цигельштрассе» (красный цвет и кирпич) (прим.перев.: «кирпич» по-немецки звучит как «цигель»). Одному шизофренику имя автора побуждает связать его с медведем и пальцем ноги (прим.перев.: Берце=Бер+це, «бер» - медведь, «цее» - палец ноги), а то, что фамилия автора по-другому пишется, роли не играет, здесь обращают внимание не на орфографию, а на звучание. Кто-то из больных обращает особое внимание на ритм проговоренного, для него это важнее в его толковании, чем само значение сказанных слов и их связь. И чтобы еще раз услышать ритм сказанных слов, больной всё повторяет, скандируя, услышанную фразу. «Правильно» для него то, что дает при проговаривании «правильный» ритм. Видимо, права Бран, предположив, что на нивелировке мышления, на прекращении «различения валентности разных видов связи» основан тот факт, что при шизофрении для упорядоченного мышления «абсолютно несущественные связи» вклиниваются в мышление, участвуя в создании оценок и умозаключений.
Далее следует указать на более яркое звучание побочных мыслей и второстепенного сознания на фоне слишком незначительно выделяющихся основных мыслей. Это имеет в виду Леви (Loewy), говоря о сверхвозбудимости восприятия. Герда Вайльтер (Wailter) точно подмечает, что второстепенные переживания (переживания второго плана) получают «дополнительную актуализацию» и «переживаются намного интенсивнее, чем они того заслуживают». Здесь имеет место «преждевременная актуализация второстепенных планов действительности и второстепенных побуждений». Как уже упоминалось, здесь аффективные побуждения и влечения «второго плана» обладают повышенным влиянием на переживания «первого плана» и на основную мыслительную цепочку.
В связи с этим мы рассматриваем возросшее при шизофрении значение разных рудиментарных установочных моментов, протекающих в психической жизни вне интенции, несущей основную мысль. Подобные гетерогенные побочные тенденции могут встречаться в значительной степени, во-первых, вследствие недостаточной наполненности сознания основной мыслью, во-вторых, из-за недостаточности ведущей интенции основной мысли, интенции, в норме отвечающей и за содержание второстепенных тенденций (это ее вторичная функция). Далее, они по таким же причинам сильнее проявляются и действуют как мощные факторы констелляции и актуализации. Поскольку эти побочные тенденции сами по себе, как правило, остаются незамеченными, то то, что с их помощью актуализируется, имеет характер чужеродности для «Я» больного, а точнее характер, чужеродный для нынешней актуальной личности больного.
С депотенцированностью организующих факторов шествует часто рука об руку – по пока непонятным причинам, но ни в коей мере не количественно в параллель с ней – нестабильность или ослабление организующих ценностей. Под этим мы вместе с Дришем понимаем ни от чего не зависящие «формы взаимосвязанности», как-то: «Я» или «Я-сам», с одной стороны, и непосредственные или опосредованные вещи, с другой, «тогда» и «сейчас», «там» и «здесь», постоянство и становление. Авторы отмечают именно стирание границ «четких противопоставлений внешнего мира». Ясперс пишет о странных высказываниях шизофреников, согласно которым они идентифицируют себя с предметами внешнего мира. Известные высказывания шизофреников, что всему миру известны их мысли, он (Ясперс –Е.С.) связывает с «исчезновением четкой границы между «Я» и окружающей действительностью. Шторх указывает, что при шизофрении, как в сновидческих состояниях,
«пропадают все ограничения бодрствующего сознания», так он называет организующие ценности (=ценности порядка). Берингер, проводя аналогию между переживаниями при шизофрении и отравлении мескалином, говорит об ослаблении противопоставления «Я» и «Не-Я», о слиянии «Я» с объективным миром, о переживании «синэстетической идентификации».
Выход на передний план чувств и влечений вследствие ослабления высших организующих факторов, проекция состояний нашего «Я» на объекты внешнего мира (Карл Шнейдер) вследствие актуальной несостоятельности организующих ценностей, интеллектуальные новые установки (Бумке) и другие черты – всё это создает картину, побуждающую некоторых авторов (Шторх, Шильдер, Принцгорн, Рейс, Кронфельд, Кречмер) проводить аналогию шизофренического мышления с архаично-примитивным мышлением. К тому же некоторые из них полагают, что так проявляется исторически преодолённая ранняя стадия развития душевной жизни. Бумке предостерегал от преждевременных теоретических оценок этих интересных аналогий. Майер-Гросс хотел бы вначале узнать основу аналогий. Во всяком случае, можно утверждать, что эти аналогии следует рассматривать лишь как поверхностные, что указанием на примитивное мышление не выявляется суть шизофренического нарушения мышления (Карл Шнейдер). Во всяком случае, как подчеркивает далее Карл Шнейдер, прелогичное примитивное мышление является по своим формальным критериям нормальным, а алогичное мышление шизофреника, напротив, патологично, и «везде, где мы можем проникнуть в специфически патологические мыслительные процессы шизофреников, мы можем утверждать, что механизмы этого мышления отличаются от механизмов реального примитивнейшего мышления».
Уже нередко нам становилось ясно в ходе исследований и здесь при проведении внешних аналогий между архаично-примитивным и шизофреническим мышлением, что для определения истинного значения того, что можно установить при помощи внешнего исследования, надо привлечь данные, полученные путем интроспекции, что обеспечить правильное определение может только точное понимание сути шизофренического нарушения мышления, а суть эта, согласно всему установленному, заключается в формальном.
Исследованием его занималась в последнее время совсем небольшая группа авторов, частично под руководством Бумке и Груле, частично при инициативе Ясперса и Кронфельда, частично самостоятельно.
Больные обращают внимание на изменения в появлении и протекании некоторых мыслей. Эти мысли появляются незваными, они по своему содержанию не связаны с другими. Они долго не задерживаются. Но бывает, что не задерживаются и «званые» мысли. На их место приходят другие мысли, в то время как первые, по выражению Шюле (Schuele) тридцатилетней давности, «еще не пришли к своему окончанию». Создается непрестанная смена психологической ситуации (снова Шюле), которой больной больше ни в коей мере не владеет. Интересно, насколько с этим старым описанием совпадает новейшее сравнение с переживанием засыпания (Карл Шнейдер). Карл Шнейдер проводит аналогию засыпания с переживанием шизофреника: «Предметы не являются больше, как в бодрствовании, спокойно перед нашим взором, они больше не дают нам возможность спокойно рассматривать их во всех их взаимосвязях; теперь внутренняя ситуация меняется, как в калейдоскопе». Мысли возникают непосредственно, «психологически изолированно», «оригинальные идеи» в целом «не поддаются дальнейшему развитию, а исчезают, как и появились».
Неустойчивость (летучесть) шизофренического мышления имеет особое значение среди прочих признаков. Может быть, она является даже единственным основным признаком в формальном отношении, а все прочие признаки формального изменения, которые авторы относят к этой неустойчивости(мимолетности), имеют в ней свою основу.
Карл Шнейдер желал бы, основываясь на мнении, что отчуждение мыслей является «самым частым из всех шизофренических симптомов» приписать ему не только роль, которую играет неустойчивость (летучесть), но гораздо бо’льшую. Он предпринимает попытку сконцентрировать всю психологию шизофрении вокруг отчуждения мыслей и таким образом показать, что этот симптом следует считать «шизофреническим психическим нарушением переживания». Но, во-первых, неверно, что отчуждение мыслей – самый частый шизофренический симптом, еще более частым симптомом является неустойчивость мышления, т.к. встречается не только везде, где есть отчуждение мыслей, но и во многих других случаях, например, при гебефрении, где не найдем отчуждения мыслей. Во-вторых, можно с легкостью доказать, что именно неустойчивость, а не отчуждение мыслей, «жестко сопряжена со всеми прочими шизофреническими признаками».
Нам представляется отчуждение мыслей одной из форм проявления шизофренического нарушения переживаний, может быть, самой удивительной. Карл Шнейдер сам называет «переживания, при которых имеет место шизофреническое отчуждение мыслей, предположительными»: чувство осуществления и ясность и отчетливость мысли. Не забудем, что кроме неустойчивости (летучести) и «нарушения в области переживания осуществленности» следует учитывать и психологическую изолированность соответствующей мысли, в результате чего после исчезновения предмета мышления и интенции, вызвавшей мысль, не остается ничего, что указывало бы на этот предмет, и таким образом способствовало вновь возникновению мышления на эту тему.
Кроме неустойчивости мышления необходимо назвать следующие признаки шизофренического мышления: неясность, неотчетливость, размытость, нечеткость, нечеткость связей, относительная недифференцированность, недостаточность точности и нечеткость формулировок. Блейлер говорит еще о «невыдуманных» понятиях. Эти нарушения базируются на недостаточной «убедительности и очерченности осуществления мыслительного акта» (Карл Шнейдер).
Это, определенно, связано с неустойчивостью, во всяком случае, частично. Однако, для полного раскрытия новых (вновь созданных) мыслей требуется определенная «продолжительность наблюдения предмета» или «продолжительность мысли» (Карл Шнейдер). Учитывая это, уже Блейлер говорит о «слишком быстром окончании», Леви – о «несвоевременном, незрелом» мышлении, о «производстве незрелых полуфабрикатов мышления», Шильдер – об образованиях, соответствующих «промежуточным фазам мыслительного процесса», Рейсс – об отсутствии «окончательного оформления мыслей», а отсюда якобы лишь «символические» или «подобные символам» «предварительные стадии мышления». Берингер подмечает тонкий нюанс, говоря о «набегающих друг на друга» мыслях. Одна больная, которую мы наблюдали, подтверждает это мнение буквально: «Мои мысли очень спешат. Я должна торопиться их поймать. Иначе их поймают и заберут у меня». Нередко мысль не выходит за пределы этой самой первой фазы своего развития, эту фазу Бумке метко называет «туманное распознавание», из которого мысль должна раскрыться, приобретая ясность. Мах подразумевает аналогичное, говоря об «инстинктивном опыте».
Далее, обращали внимание на неустойчивость (шаткость) мысленных образов. У них нет прочной формы (Рейс). Едва оформившись, они снова распадаются. Поэтому упоминается непостоянство содержания мыслей. Часто можно констатировать «способность к превращениям, как в сновидениях» (Рейсс). Всё «шатко и неопределенно» и во «флуктуации».
Структура переживаний ущербна. Берингер, ссылаясь на Генигсвальда (Hoenigswald), пишет: отсутствует «характерная градация в системе мыслительных задач». Отсутствует «единство мыслей в образе одновременного не наглядного осознания членения по ценности, выбору и исключению, узловым моментам мышления и т.д.». По Карлу Шнейдеру, налицо «нарушение формальной структуры мыслительных переживаний, включая их характер осуществления», что аналогично усталому мышлению. Согласно Рейссу, имеет место «перетекание разных смыслов друг в друга».
Следовательно, структура тоже непостоянна. Шильдер пишет: «Если зерно смысла и бывает часто относительно крепким, то всё же по краям его смысл нечеткий». Следует добавить, что это зерно недостаточно выделено и то, что по краям, слишком мало связано по своему содержанию с зерном и поэтому содержит и гетерогенные моменты. Так, часто получается, что происходит полное изменение значения, когда моменты несущественные или вовсе гетерогенные приходят с края в середину, на место ускользающего зерна.
Очень важны также черты, вытекающие из того, что, согласно Груле, «не хватает общего обзора больших смысловых связей», что, по словам Берингера, «нарушена возможность обзора множества в одном структурированном акте», утрачен «духовный размах», или сокращен «размах интенциальной дуги». Эта недостаточность выражается, в том числе, и во вместимости мыслей по их содержанию и связям. По словам Блейлера, понятия не всегда продумываются со всеми своими составляющими. То, что пациенты сами об этом говорят, очень различно. Это объясняется тем, что они не всегда передают понятием или какой-то мыслью уже действительно обобщенный материал, а имеют в виду обобщенный материал, совокупность того, что предоставляется сознанием для обобщения, общие «данные». В первом случае они сами указывают на содержательную бедность своих мыслей, о которой уже говорилось. Но не всегда, поскольку то гетерогенное, что содержится в их мыслях, вмешивается и симулирует – multa sed non multum – увеличение содержательности или разносторонность, поскольку больные не всегда замечают исчезновение существенных составляющих. Но если же вниманию больных предстает весь материал мышления, имеющийся в сознании, то они говорят об удивительной наполненности в плане содержания и связей их мышления. И это потому, что весь имеющийся материал предстает часто увеличенным, хотя по своим составляющим и изменчивым (флуктуирующим); это потому, что интенция мыслей не имеет узких границ вследствие недостаточности в определенности своего выбора, как это имеет место в норме.
Уже было сказано о недостаточности членения одной отдельно взятой мысли. Особенно существенна недостаточность формального отграничения мыслей. Это относится как к внутренним границам, так и к внешним границам мышления. В первом случае мы имеем дело с размыванием границ со всем, что в настоящее время имеется в сознании, что способствует взаимному проникновению или слиянию, а в этом процессе – взаимное проникновение осуществления актов. Во втором случае выявляется нарушение завершения мыслей. Нигде нет завершенности мыслей, об этом писал уже Шюле. Леви констатирует «неспособность мышления к завершенности». Согласно Карлу Шнейдеру, отсутствует переживание «исполнения», которое в норме представляет, так сказать, отрезки, цезуры и которое дает осознание «завершенности нашего мышления». Берингер также указывает на отсутствие переживания законченности и исполненности, Майер-Гросс – на незавершенность актов осуществления. Это же имеют в виду и авторы, писавшие об отсутствии окончательного оформления мыслей, собственно процесса оформления.
Относительно мало исследована также суть и значение шизофренического изменения, которое можно обозначить как недостаточность дифференцированности по классам переживаний. Часто мы сталкиваемся с невысказанностью того, какого рода осознания удостоился тот или иной предмет; больной, по меньшей мере, не может дать нам возможности решить вопрос, имели ли его переживания место в действительности или это были лишь его представления, восприятия, мысли, ожидания, опасения и т.д. Возможно, что в определенных шизофренических состояниях смазаны уже «примитивные интенциальные характеры» (Гуссерль – Husserl), характеры «элементариев» (Дриш). Но всё же убедительными доказательствами этого мы не располагаем. Напротив, многое говорит в пользу того, что при шизофрении вследствие слияния значений различных классов переживаний возникают недифференцируемые, не поддающиеся языковому обозначению «функциональные образования» разного качества. Уже давно Груле писал, что «некоторые переживания (шизофреников) содержат такое переплетение восприятий с чувствами и мыслями (представлениями), что не здесь не возможно провести разграничения». Карл Шнейдер упоминает «совершенно новую связь между зрительным восприятием и мыслями, связь, которая заставляет саму мысль переживаться как зрительное восприятие». В этой связи надо сказать и о возможном проникновении переживаний различных областей чувств; это Бумке относит к шизофреническому нарушению мышления.
Два слова о преобладании определенных классов переживаний при тех или иных шизофренических состояниях. Так, в состояниях, близких к сновидческим, преобладает наглядное и отступает в тень понятийное: « В сознании появляются многочисленные мысли с живыми образными картинами» (Карл Шнейдер). Иногда на первый план выступают переживания значения, а именно в начальных стадиях острых случаев.
Необычайно интересным и, определенно, перспективным было бы показать, пояснив примерами, особые результаты мышления генерализующих абстракций, образования понятий, трактовки ситуаций и прочих обобщений и показать, как здесь в подробностях проявляется шизофреническое нарушение мышления. Однако, при этом мы уйдем от темы; к тому же, существенное можно выявить и из общего описания.
Еще следует обратиться к шизофреническим нарушениям языкового оформления.
Бытующему предположению, что так называемые языковые нарушения шизофрении основываются в своей совокупности на шизофреническом нарушении мышления или на измененном шизофренией общем психическом состоянии, частично как выражение недостаточности предметного мышления или мышления, участвующего в языковом оформлении мысли, частично как результат собственной деятельности больного в области языкового выражения, деятельности, теперь в недостаточной степени сдерживаемой и регулируемой психикой – этому предположению противопоставляется другая теория, предложенная Клейстом и получившая в лице Адольфа Шнейдера (Adolph Schneider) горячего сторонника. Согласно этой теории, по точному выражению автора, «при шизофрении встречаются изолированные языковые нарушения, которые следует отличать от нарушений мышления». Особенно при форме шизофрении, обозначенной как шизофазия (Schizophasie), обнаруживается «на одном полюсе недостаток языковых форм (аграмматизм, оскудение словарного запаса и апраксия звукообразования), на другом полюсе – раскоординированность в выражении при имеющихся в достаточном количестве возможностях формулирования (параграмматизм, неологизмы и парафразы)». Обе формы, «имеющие из-за формального сходства тесные связи с моторной или сенсорной афазией», следует трактовать как заболевания мозга фронтальной и, в особенности, темпоральной областей (Клейст).
Аргументы, которые приводит Адольф Шнейдер против психологических причин этих языковых нарушений, не являются убедительными. Так, когда он выступает против мнения, что нарушения звукообразования – это манеры, напоминая о постоянстве этого нарушения, при котором эти образования сохраняются в определенных случаях при различнейших установках, когда прямо-таки удивительно, с каким постоянством шизофреники часто цепляются за свои манеры. Или когда он объясняет выражение одного больного: «Мотылек бабочит» вместо «порхает», невозможностью образования отдельных звуков (прим. перев.: По-немецки слово «порхает» - «flattert» и образованное шизофреником слово «бабочит» - «faltert» очень похожи, стоит только переставить местами некоторые звуки в слове «порхает»), хотя совершенно ясно, что об этом здесь и речи быть не может; ошибка выражения здесь объясняется тем, что со словом «мотылек» приходит на ум и слово «бабочка», и при динамически недостаточной интенции, направленной на слово «порхает» (flattert), оно может превратиться в «бабочит»(faltert). Или когда он в каждом нежелании больного употребить нужное выражение пытается усмотреть нарушение способности подбора слов, хотя каждый знаток шизофрении, учитывающий в достаточной мере и психологию, знает о существовании бесчисленных мотивов шизофреника, удерживающих его от употребления наиболее приемлемого – для нас с вами – выражения, даже если сам больной видит, что это выражение было бы наиболее подходящим.
У нас нет оснований говорить об энграфических нарушениях при шизофрении – в смысле исчезновения словесных энграмм. Что здесь нарушено, так это экфорирующий агенс. Речь не идет о нарушениях словообразования в обычном смысле, не об обеднении словаря и т.п., а о психотическом препятствии в употреблении слов, определенного рода языковой ограниченности, получающей особый колорит особый колорит путем смещения смысла слов, являющегося результатом различных шизофренических установок. Как сам Адольф Шнейдер об этом правильно говорит, мы не наблюдаем выраженной невозможности вспомнить слово, в распоряжении больного находятся все известные ему слова, больной ошибается в выборе их, еще более – в выборе определенной падежной формы, в управлении глаголов, степени сравнения прилагательных. А сам факт ошибки заключается не в нарушении словесных энграмм, как полагает Адольф Шнейдер вместе с Клейстом, а в шизофреническом изменении субъекта, производящего выбор слов и словоформ. И снова мы говорим: аппарат в порядке, нарушено его использование.
Прояснить эту проблему, как, впрочем, и некоторые другие, помог бы анализ – которым всё еще пренебрегают - шизофренических слуховых галлюцинаций языкового содержания («голосов»). Одна моя больная записывает содержание галлюцинаций непосредственно после переживания, записывает дословно, аккуратно в дневник, который постоянно носит с собой. Ее речь, например, в объяснениях по поводу смысла отдельных «голосов», не обнаруживает недостатков языкового выражения, в то время как «слова», сказанные «голосами», свидетельствуют о всевозможных дисфразах (Dysphrasien) и парафразах (Paraphrasien), что Адольф Шнейдер считает доказательством мозговой патологии. С очень большой натяжкой можно предположить, что в подобных случаях имеет место обоснованное сопротивление измененных патологией энграмм; это сопротивление способно преодолеть лишь очень действенная интенция языкового выражения. Больной сам ничего не знает о подобном сопротивлении. Скорее, следует предположить, что имеет место языковое выражение переживаний второго плана, в противовес языковому выражению переживаний первого плана; выражение это происходит без контроля и действенного влияния актуальной личности.
С большой вероятностью можно предположить, что шизоафазическое некоторых шизофрений коренится, как правило, не в патологической особенности мозга, а в его конституциональной особенности. Языковая сфера также с очевидностью обнаруживает индивидуальную предрасположенность, выражающуюся в функциональных различиях. Этими различиями, по-видимому, обусловлено, насколько шизофрения в каждом конкретном случае обнаруживает шизофазию, если таковая имеет место. Это относится mutatis mutandis и к степени прочих психомоторных нарушений.
Однако, нельзя с полной уверенностью исключить, что нам не придется считаться с индивидуальными, количественно вариативными возможностями выбора (Elektivitaetsverhaeltnisse), которые могут привести к описанному сильному повреждению или функциональному нарушению определенных церебральных областей или систем болезнетворным началом, вызывающим процесс, и, тем самым, привести к «изолированным» языковым нарушениям (в понимании Клейста и Адольфа Шнейдера). Однако, мы не утверждаем, что это доказано.
Дела обстоят так, что учение об афазии могло бы извлечь больше пользы из учения о шизофрении, чем наоборот. Шизофрения как большой натурэксперимент показывает, насколько следует распространить (расширить) круг подобных явлений при описанных корковых повреждениях, которые следует рассматривать с точки зрения зависимости от общего психического состояния индивидуума.
Продолжение в следующем номере