Сравнение наиболее громких судебно-психиатрических экспертиз последнего времени со сходными десятилетней давности обнаруживают ту же тенденцию, которую мы наблюдаем в рутинных делах: в части обоснования своих выводов они сделались значительно более небрежными, законодательство стало значительно более удобным для пресечения любой критики, а протест начал вызывать официальные санкции.
Так, итоги дела Михаила Косенко (2013) повторяют все «итоги дела Юрия Буданова» (2003), но отличаются заочным осуждением меня Этической комиссией РОП за «подрыв авторитета психиатрического сообщества в целом», словно 25-летняя деятельность НПА России не спасала этот авторитет все эти годы, словно мы сами не психиатры.
Наконец, если в деле Ю.Буданова ощущалась определенная оглядка на общественное мнение, то теперь это было сделано наперекор ему: я был осужден через день после награждения престижной правозащитной премией [ Премия Московской Хельсинкской группы в номинации «За исторический вклад в защиту прав человека и правозащитное движение» ], о чем члены Этической комиссии знали.
Поразительная неэтичность постановления Этической комиссии (12 декабря 2013 г.) сказалась в приписывании нашему Открытому письму в ВПА, размещенному на сайте, фраз, которых там никогда не было.
Мы видим довольно неловкое исполнение социальной роли по старому сценарию обличительных кампаний советских времен для возможности сослаться на «мнение профессиональной общественности» для употребления за рубежом. Таким образом, движение к воскрешению советского стиля налицо.
Подобно тому, как в деле Буданова, казалось бы, неожиданным и парадоксальным образом, мы защитили обе стороны: не только доброе имя семьи Кунгаевых, но даже Буданова, которого иначе объявили бы фактически дементным, так и в деле Косенко мы защитили не только Косенко, но и честь отечественной психиатрии, за якобы дискредитацию которой были заочно осуждены. Осуждению подлежит одномерная вертикаль, создавшая удушливую атмосферу в стране и вынужденную реакцию руководства психиатрии. Но реагировать можно очень по-разному: толерантно, спокойно и «по-стахановски». Ретивость председателя Этической комиссии подвела всех, пришлось публично пытаться переиначить очевидное.
Чтобы переиначить очевидное, основным стал прием подмены. Для этого, во-первых, существо дела забалтывается, дробится на десятки тем и за этим фасадом незаметно подменяется сам предмет оспаривания. – Ну, кто будет читать многие десятки страниц? Расчет на то, что прочтут наверняка только концовку.
По этой технологии вместо обсуждения текста СПЭ-заключения, которое я оспаривал, начали обсуждать все дело заново, укоряя меня, что «оспорил диагноз экспертов, не исследуя больного», прекрасно зная, что не имел на это ни права, ни возможности, и что выставлявшийся 12 лет диагноз оспорили эксперты, а я только посчитал это необоснованным. По существу вопроса Этической комиссии имело смысл опираться только на два текста: заключение амбулаторной СПЭ и мою рецензию на него, а также мое выступление на «Дожде» как аутентичные тексты. Но она предпочла подменить их изложением журналистских статей, которые теперь очень редко присылают на согласование. Если в амбулаторной карте обнаружили клинически значимые данные, не представленные в СПЭ-заключении, то это, скорее, фальсификация амбулаторной карты, чем недобросовестность экспертов, т.к. констатирующая часть СПЭ-заключения пишется достаточно полно и честно, а состояние Косенко в условиях многомесячного пребывания в СИЗО могло только серьезно ухудшиться.
Наконец, декларируя, что дело не в диагнозе и что это не дело Этической комиссии (верно то и другое), ее члены, как и проф. З.И.Кекелидзе, строят свои выводы на перемене диагноза, и безосновательно обвиняя меня, что я сосредоточился на диагнозе, сами посвятили диагнозу почти четверть текста, подменяя этим существо расхождения. Еще одна подмена выразилась в том, что клиническая картина и активная терапия в ПБ № 14 12 лет назад произвольно накладывается на картину состояния, отмечавшуюся на протяжении всех последующих 12 лет.
Эксперты Центра им. Сербского, обнаружив тлеющую продуктивную симптоматику, подменили диагноз «вялотекущей неврозоподобной шизофрении с выраженными изменениями личности» на «непрерывно текущую параноидную шизофрению», проигнорировав субклиническую (амбулаторную) степень выраженности и явно вялотекущий все 12 лет тип течения заболевания.
Какой смысл настаивать на другом (более тяжелом) диагнозе, искусственно делая это центром, даже основой обсуждения, если ни о каком параллелизме между диагнозом и ответом на два основные вопроса суда относительно «вменяемости» (по ошибочной формулировке суда) и опасности для себя и окружающих говорить не приходится, как давно оставленном наивном заблуждении. Такая подмена диагноза только повышает вероятность («невменяемости»), не предрешая ее. Здесь мы снова сталкиваемся с упрощенным подходом, возвращающим нас к советским временам, в виде размытой облегченной формулировки: «как страдающего хроническим психическим расстройством в форме шизофрении, следует считать невменяемым» - т.е. императивное утверждение, подменяющее прерогативу суда. Так еще недавно формулировали свои выводы эксперты Центра им. Сербского, пока наша упорная на протяжении нескольких лет критика не положила этому конец.
Решение всех сложных вопросов подменяется простым провозглашением их решения, что якобы служит достаточной гарантией их осуществления. Например, «эксперт независим» или «государственные эксперты всегда правы» и т.п. Там, где размывается реальное разделение властей, все более тонкие разграничения становятся никчемными. Квалификация опасности экспертами предрешена формулировкой вменения вины следователем, а ответы экспертов предопределяют решение суда. Машина крутится в одну обвинительную сторону. Любой оправдательный приговор снижает рейтинг судьи.
Явно под впечатлением громкости этого, быстро ставшего политическим, дела – исходя исключительно из вмененной вины, не просто не доказанной, а противоречащей характеру Косенко, всей истории его жизни, его диагнозу и даже обстоятельствам дела, так как ОМОНовец, которого он якобы толкнул или ударил, не опознал его, а видеосъемка удостоверила, что он был от него в трех метрах, вопреки всему этому, - эксперты квалифицировали его как представляющего опасность для себя и окружающих и рекомендовали человеку, который регулярно лечился добровольно, принудительное стационарное лечение, а когда суд, ссылаясь, что у него «нет оснований не доверять государственным экспертам», утвердил это, руководитель экспертного учреждения и члены Этической комиссии стали опираться на это решение суда, которое «не подлежит обсуждению», тем более критике.
На вопросы: «4. Может ли Косенко М.А. по своему психическому состоянию принимать участие в следственных действиях? 5. Способен ли …. самостоятельно защищать свои права и законные интересы в уголовном судопроизводстве? 6. Способен ли … правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для уголовного дела и давать показания?» эксперты отвечают: «Психическое расстройство лишало Косенко М.А. в период инкриминируемых ему деяний способности осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими. В настоящее время по своему психическому состоянию Косенко М.А. не может понимать характер и значение уголовного судопроизводства и своего процессуального положения, не способен к самостоятельному совершению действий, направленных на реализацию своих процессуальных прав и обязанностей, не может участвовать в судебно-следственных действиях».
Даже суд проигнорировал этот явный перебор, который позволяет спросить: не исходит ли порой опасность для конкретных больных, подобных Михаилу Косенко, от самих судебных экспертов, как в его ситуации. Ведь они пытались лишить слова человека, который, вопреки содержанию более года в условиях СИЗО, что могло только ухудшить его психическое состояние, смог выступить на судебном процессе с заключительным словом, напечатанным «Новой газетой» (№ 111, 04.10.2013, стр. 5), в котором он, в частности, сказал: «самая большая ценность в стране – это свобода. Именно этого большинство населения нашей страны в той или иной степени лишено… Наш народ привык страдать, в России строится восточная модель общества – несвобода в обмен на сытую жизнь… Свобода – это независимость от зла…».
«Не голоса позвали Михаила Косенко на митинг», - говорит председатель Этической комиссии НПА России проф. А.Г.Гофман. «Поступки Михаила Косенко направлялись его мировоззренческими – духовными – установками, а не психопатологическими – душевными – расстройствами», «удивительно, насколько члены комиссии проигнорировали судьбу больного», - подчеркивают другие члены нашей Этической комиссии доц. Б.А.Воскресенский и проф. М.Е.Бурно.
Эксперты явно не готовы к тому, что среди их подэкспертных могут оказаться люди, во многих отношениях превосходящие их, критически оценивающие задаваемые им вопросы. Экспертам проще расценить это как «идеи величия».
Вслед за экспертами Центра им. Сербского, помощником министра здравоохранения, главным психиатром Минздрава, члены Этической комиссии повторили формулу советской эпохи, когда диагноз шизофрения ставился в три раза чаще, чем во всем мире, – «вялотекущая шизофрения все равно шизофрения». Словно принятая в качестве официального стандарта в нашей стране Международная классификация болезней десятого пересмотра не вывела из кластера шизофрении, в качестве совершенно самостоятельных, кластеры шизотипического расстройства (бывшая вялотекущая неврозоподобная и психопатоподобная шизофрения) и хронического бредового расстройства (бывшая паранойяльная шизофрения). Это также позволяет говорить, что в деле Косенко воскресла советская психиатрия, т.к. к возмутившему меня ошибочному утверждению эксперта Центра им. Сербского на судебном заседании присоединилась значительная часть руководства российской психиатрии.
Наконец, только я располагаю разрешением М.Косенко «комментировать все имеющиеся сведения», тогда как руководитель нашей судебной психиатрии на пресс-конференции предлагал журналистам: «У меня документы с собой, могу копии показать, если возникнет сомнение» [ Из фонограммы (00.09.54) - Пресс-конференция проф. З.И.Кекелидзе ].
Члены Этической комиссии не нашли угроз в мой адрес в письме своего Председателя, которое было многозначительно адресовано будто бы не мне, но мне предназначалось. Но что тогда они называют угрозой? Ведь они сами ее осуществили, вынеся свой вердикт. Предначертанность этого и есть угроза. «Письмо Ю.С. (в ВПА) считаю деструктивным, а поэтому размещение его на сайте РОП нецелесообразным». Оно полно «явно ангажированной политизации», и «произвольного навешивания ярлыков…. на всю российскую психиатрию» и «при желании можно было бы с таким же успехом запросто обвинить самого Ю.С. в манипуляциях профессиональными данными и в использовании психиатрии в собственных политических целях… Об этом было бы полезно не забывать и уважаемому Ю.С.». То, что председатель Этической комиссии ДО рассмотрения вопроса высказал свое решительное однозначное осуждение дало мне основание дать ему отвод и потребовать паритета двух этических комиссий, без чего не являться на предрешенное судилище. Его категорически отказался проводить на территории Корсаковской клиники проф. Н.Н.Иванец. Именно это предваряющее письмо послужило последней каплей послать письмо в ВПА, т.к. проф. Е.В.Снедков обнаружил себя как вполне советский человек. А в январе по телефону среди ночи раздался знакомый голос, уже давно оставивший меня в покое: «Вам голову молотком еще не разбивали?». И так почти еженощно.
На пересланное мне проф. Снедковым заявление в РОП проф. З.И.Кекелидзе я тотчас (13.11.13) исчерпывающе ответил, но … словно не посылал этот ответ, ни один из его тезисов не был услышан. Поэтому привожу отрывок из него.
«Председателю Этического комитета РОП проф. Е.В.Снедкову
Глубокоуважаемый Евгений Владимирович!
В Обращении руководителя Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии им. В.П.Сербского проф. З.И.Кекелидзе в Этический комитет РОП содержится единственный упрек в мой адрес: в «обвинениях экспертов Центра им. Сербского в профессиональной некомпетентности, недобросовестности и даже обмане судьи», что является «оскорблением и клеветой».
Моя многолетняя практика выступления в судах показывает, что буквально в каждом судебном заседании на критические замечания в адрес экспертного заключения меня спрашивают: «Как Вы объясняете оспариваемые Вами суждения экспертов? Они что, некомпетентны, что ли?». Но вместо интонации недоумения, за этим всегда слышна вызывающая интонация. А некоторые судьи даже возмущаются: «Да как вы можете оспаривать профессоров главного экспертного учреждения страны?!». Словно судьям невдомек, что по общепринятым правилам главных в экспертизе нет. И что нужно напрягать собственное соображение, а не дублировать преподносимое всегда безгрешными экспертами государственного центра. Обычно я отвечаю, что эксперты настолько перегружены работой, что дело здесь, видимо, в торопливой небрежности.
Но ошибки бывают столь грубые, что они несовместимы и с некомпетентностью, а представляют нечто противоположное ей – манипулятивное использование профессиональных знаний.
Всегда имея все это в виду, я никогда не использую выражения «профессиональная некомпетентность» как неадекватное и «обман» как грубое, а – как нетрудно убедиться – «введение суда в заблуждение», «фальсификация», «неадекватность», «совершенно произвольная квалификация» и только в наиболее возмутительных случаях – «передергивание» и «манипулирование».
Надо сказать, что в мой адрес эксперты Центра им. Сербского часто используют считающиеся самыми обидными среди профессионалов термины: «некомпетентность» и «непрофессионализм». Самый последний пример документирован в 3-ем выпуске Независимого психиатрического журнала за 2013 г. (стр. 63-64) [ А также на представительной пресс-конференции проф. З.И.Кекелидзе 22.10.2013. ].» Таким образом, мне приписывается то, что практикуют сами сотрудники Центра им. Сербского.
«… Итак, речь идет не об «оскорблении и клевете», а об откровенно вынужденном поведении судебных психиатров в ситуации недопустимого давления, оказываемого установившейся общественной атмосферой, в которой всем хорошо понятно, что от них ждут.
Как не раз провозглашала НПА России, мы видим выход в строго прописанных и соблюдаемых принципах примата профессионализма, который в нашей профессии включает в себя все, что нужно. Но так же, как обстоит дело с законом о психиатрической помощи, дело не столько в самом законе, сколько в гарантиях его исполнения, в реальной правоприменительной практике, не столько в профессиональном кодексе, сколько опять-таки в соответствии ему.
В 2002 г., когда Кодекс обсуждался, мы выступили с критикой, подчеркивая, что он ограничивается провозглашением должного, совершенно избегая типовых казусов, конфликта интересов, и эта незавершенность оставляет его декларативным. Наша действительность исключительно богата примерами, целенаправленный анализ которых мог бы развивать профессиональный этический Кодекс судебных психиатров в самых разных направлениях. Этому может послужить дело Михаила Косенко.
Ю.С.Савенко»
Все эти исконно отечественные традиции постоянно живы, разделяя власть, интеллигенцию и «остальное население» [ Понятие «народ» включает все эти три категории ] (прямо-таки «самодержавие, духовность и народность»). Но помимо предельно наглой потемкинской и не имеющей равной по самокритике пироговской, есть еще одна, очень информативная для анализа традиция умолчания. В Постановлении Этической комиссии характернее всего то, о чем оно умолчало. А это самое главное, сама сердцевина этики для медика – судьба больного. Вместо заведомо ясного любому человеку ответа на вопрос: «Ухудшится ли состояние Косенко в условиях СИЗО?», эксперты отвечают: «Это не в нашей компетенции», и посылают его на верную декомпенсацию в нетерпимые для него условия стационарного принудительного лечения.
Казалось бы, ответ на поверхности – живыми примерами непреклонных экспертиз в условиях властного давления в громких процессах, начиная с прошлого, например, экспертиз В.М.Бехтерева и В.П.Сербского вопреки И.А.Сикорскому и царской охранке в деле Бейлиса в Киеве (1911-1913) или вопреки первым лицам в психиатрии А.В.Снежневскому, Г.В.Морозову и Д.Р.Лунцу – их решительное опровержение комиссией Ф.Ф.Детенгофа в деле генерала Петра Григоренко в Ташкенте (1969) в эпоху, когда за такие экспертные заключения получали срок, как С.Глузман и А.Корягин. Но эти факты не знают даже многие профессионалы. Нынешняя обстановка уже не чревата сроком. Но у многих на виду была прошлогодняя история, когда председатель Белорусского общества психиатров проф. С.А.Игумнов, ссылаясь на закон о психиатрической помощи, отказал министру внутренних дел предоставить информацию о состоящих на психиатрическом наблюдении, за что лишился не только поста директора Центра психического здоровья, но даже председательства в Обществе на срочно созванном внеочередном съезде. Поучительный пример «успешного» использования силовых приемов.
В настоящем из длинной череды экспертиз, отраженных в Независимом психиатрическом журнале, наиболее показательны дело АУМ Сенрике, дело полковника Юрия Буданова и недавнее дело Михаила Косенко. Наивно и неэффективно заниматься мифотворчеством и скрывать разноречия и противостояния психиатров в этих процессах. В своем заключении на экспертизу М.Косенко в Центре им. Сербского, опубликованном за год до решения суда (НПЖ, 2012, 4), я писал, что достаточно перевести ее на английский язык, чтобы оконфузиться. Я повторял это судье, советуя послать Косенко на дополнительную амбулаторную или стационарную экспертизу в Центр им. Сербского, чтобы тот не потерял лицо. Для репутации отечественной психиатрии важно, прежде всего, что всегда существовали позиции, противостоящие властному давлению, и что дело, прежде всего, в нем, а не в психиатрии и психиатрах. Не стоит забывать, что мы - члены НПА России – тоже психиатры и презентируем отечественную психиатрию. Поэтому обвинения в дискредитации «всей отечественной психиатрии» игнорирует само наше 25-летнее существование. Независимая психиатрическая ассоциации как раз и спасает репутацию отечественной психиатрии. Репутация Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии им. В.П.Сербского, его наследие и традиции, не в его собственных руках, это один из ликов нашей власти.
Советский сценарий осуждения, подписанный только двумя ведущими судебными психиатрами, был нарушен неожиданным особым мнением, выраженным в отчете об этом заседании, подписанном председателем Этической комиссии проф. Е.Н.Снедковым и проф. В.Н.Красновым. Но официальный статус приобрел только первоначальный жесткий текст, а более мягкий вариант, признающий необходимость позаботиться о судьбе больного и более содержательно отнестись к критике, остался для внутреннего употребления с указанием в самом заглавии на его конфиденциальный характер.
Парадоксальным образом НПА самим своим существованием помогает власти играть либеральную роль, будучи на деле полузадушена финансовой удавкой.
Вся эта история наглядный пример вреда всякой аффектации и пользы толерантной позиции. Проф. Е.В.Снедков сильно перестарался и оказал и Российскому обществу психиатров и властям медвежью услугу.
Видно, что в тексте осуждения будто бы отсутствует логика, но все зависит от преследуемой им цели. В данном случае цель проста: срочно отмежеваться от прозвучавшей критики. Только с тотально политической точки зрения все логично и правильно. Но только политически унифицированное тоталитарное сознание в самом деле воспринимает все таким образом. Это и есть «оносороживание» [ Смотрите знаменитую пьесу Эжена Йонеско «Носороги», поставленную в театре Марка Розовского «У Никитских ворот». ], превращение многообразия в однородную массу. Выраженность этого процесса – измеримая категория, тонкий индикатор внутриполитической атмосферы. Уже кое-кто из сочувствующих нам говорит отстраненно: «но это же политизация», т.е. повторяет тотально политизированный одномерный стиль. Политика – это претензия на власть, на подчинение всего и всех. Мы же сопротивляемся политизации, вмешательству в свою собственно профессиональную сферу. Поэтому говорить в наш адрес «политизация» – это отказ от профессиональной независимости.
Ю.С.Савенко