Номер открывается статьей M. Commons, T. Gutheil и J. Hilliard «Об «очеловечивании» эксперта: предложен «повествовательный» подход в процессе установления квалификации эксперта» (On Humanizing the Expert Witness: A Proposed Narrative Approach to Expert Witness Qualification). Присутствие среди авторов Thomas Gutheil заставляет обратить внимание на статью.
Авторы напоминают, что процесс установления квалификации эксперта в американском суде состоит из трех стадий. Первая: выявление профессиональной подготовки, образования, опыта эксперта на прямом допросе, который проводится нанявшим эксперта адвокатом. Вторая: предложение суду данного психиатра в качестве эксперта по данному делу (предложение может быть оспорено противоположной стороной). Третья: принятие или непринятие судом такого предложения. Психиатр, если квалифицируется судом в качестве эксперта, получает право давать экспертное заключение с «надлежащей медицинской определенностью» (reasonable medical certainty), при условии, что оно не выходит за рамки медицинского контекста.
На первой стадии психиатру необходимо ответить на длинный перечень вопросов (до сорока, даже шестидесяти, в зависимости от эксперта и дела) примерно следующего содержания: «Как Ваше полное имя? Где Вы работаете? Имеете ли лицензию? Сертификат? Ваше образование, профессиональная подготовка, опыт и специализация? Занимаете ли Вы какие-либо административные должности? Публикуетесь ли Вы в профессиональной литературе? Получали или Вы награды?» и т.д.
На монотонно задаваемые рутинные вопросы следуют рутинные ответы. Продолжающаяся иногда в течение двух часов процедура, как замечают авторы, вызывает у присяжных ощущение нарастающей скуки, внимание рассеивается, они начинают думать о постороннем, иногда засыпают. Присяжным очень трудно запомнить и оценить большое количество отдельных фактов, предъявляемых в неструктурированном виде. Невозможность связать их в целостную картину может иметь результатом внутреннее недовольство и раздражение, которые в дальнейшем станут окрашивать отношение к психиатру.
Есть ли какой-то способ эффективнее передать необходимую информацию? Авторы полагают, что психиатр предстанет в глазах жюри более живым, одушевленным и дольше удержит внимание, если будет сообщать сведения о себе не в виде отдельных ответов, а в форме связного и понятного рассказа. В поддержку своего предложения они ссылаются на работу Bower and Clark (1969), в которой показано, что представление опытной группе перечня слов в виде рассказа помогало слушавшим запоминать за равный промежуток времени в 6 раз больше слов, чем субъектам контрольной группы, которым слова предъявлялись не в форме связной истории.
Такой рассказ, по мнению авторов, может включать в себя, например, следующие темы: каким образом психиатр оказался здесь и сейчас в качестве эксперта, факторы, вызывающие интерес у присяжных к судебной психиатрии, эмоциональная связь психиатра со своей профессией, получаемое от работы удовлетворение и ряд других. Авторы иллюстрируют свою точку зрения несколькими примерами. Вот короткий отрывок:
«Адвокат: Доктор, как случилось, что Вы предлагаете свои услуги в качестве эксперта здесь, в зале суда. - Эксперт: Обучаясь в колледже, я одно время обдумывал возможность стать юристом, однако, все же решил, что сердце мое принадлежит медицине, так что пошел на медицинский факультет, а затем в психиатрию. Вместе с тем, меня продолжали интересовать юридические науки, и я следил за судебными делами в рубриках новостей. Я уже занимался частной практикой, когда мой близкий друг, тоже психиатр, подвергся преследованию по суду за субстандартное лечение; и он, помню, рассказывал мне о своем деле и своих переживаниях. Его история произвела на меня огромное впечатление: я стал читать книги по судебной психиатрии, заниматься на курсах, проводимых медицинским обществом. И незаметно для себя «оказался в плену» у судебной психиатрии. - И что же это было, что так поразило Вас? - То обстоятельство, что у вас была возможность взглянуть на людей с двух разных позиций: права и психиатрии, которые очень различались, и в то же время, должны были быть совмещены, чтобы помочь присяжным понять те вопросы, которые мы собираемся здесь рассматривать.- Спасибо, доктор. И хотя Вы по-прежнему занимаетесь только медицинской деятельностью, в каких судебных делах Вам приводилось участвовать в качестве эксперта? - Ну, значительное количество их было очень похожим на то, которое мы рассматриваем сегодня…».
Как отмечают авторы, ни в Федеральных правилах предоставления доказательств, ни в комментариях Консультативного комитета федеральным судам не указана какая-то стандартная форма дачи показаний в зале суда потенциальным экспертом при рассмотрении вопроса о его квалификации в качестве эксперта; вопрос же, касающийся юридической значимости таких показаний, оставлен на широкое усмотрение судьи.
Авторы допускают, что их предложение может встретить сопротивление, поскольку является, по сути, вызовом существующей традиции. В то же время, они уверены, что презентация данных о своей профессиональной квалификации, опыте, образовании в форме связного рассказа, позволит психиатру предстать перед жюри присяжных не в виде плоской одномерной фигуры, но одушевленной, многогранной личностью и поможет сформировать о себе благоприятное впечатление.
Следующие две публикации, на которых хочу остановиться - статья «Патологическое внимание к Британской королевской семье: факторы, связанные с [физическим] приближением и эскалацией [поведения]» (Abnormal Attention Toward The British Royal Family: Factors Associated With Approach and Escalation) и комментарий к ней под названием: «Приближение к известным людям и их выслеживание – предпосылка для нападения» (Commentary: Approaching and Stalking Public Figures –A Prerequisite to Attack). Авторы статьи – группа судебных психиатров и психологов из Великобритании и Австралии (D. James, J. Meloy, P. Mullen и др.). Комментарий написан P. Dietz и D. Martell (соответственно, профессор и преподаватель психиатрии в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе).
Что касается статьи, то она, как отмечают авторы, является первой в Великобритании публикацией на данную тему. Эта работа - часть исследовательского проекта, финансируемого министерством внутренних дел Великобритании. Она основывается на данных ретроспективного анализа 5702 файлов, собранных в период 1988-2003гг. подразделением лондонской полиции, занимающимся защитой членов королевской семьи. Файлы содержат информацию о лицах, которые пытались осуществить неуместные или неподобающие контакты с членами Британской королевской семьи (контакты рассматривались как неуместные или неподобающие, если они выходили за рамки обычного интереса).
Подобного рода контакты были разделены авторами на две группы: (1) корреспонденция и (2) физическое вторжение или приближение. В группу «корреспонденция» были включены письменные, факсимильные обращения,email или телефонные звонки, выделявшиеся на фоне остальных либо своим содержанием – странным, непонятным, нереалистичным, угрожающим, сексуальным или навязчивым, либо формой – например, написанные кровью или содержащие необычные вложения в конверте. «Приближение» определялось авторами как неуместная попытка оказаться в непосредственной близости от членов королевской семьи, королевской резиденции или мероприятия с участием королевской семьи. Такое приближение в количественном или качественном отношении отличалось от действий почитателей королевской семьи и включало в себя странное или угрожающее поведение или попытки (удачные или неудачные) прорвать кордон безопасности.
5702 файла были разделены на группы в соответствии с поведением лиц. Полученная с помощью генератора случайных чисел стратифицированная случайная выборка составила 275 случаев (примерно по 50 из каждой группы), которые были подвергнуты изучению с целью оценки психического состояния и поведения субъектов (на каждые случай заполнялся отдельный лист, содержащий 125 пунктов, включающих социодемографические сведения, детали поведения, психического состояния и мотивации).
В 53 случаях субъекты пытались осуществить лишь письменный или телефонный контакт, еще в 53 попытки коммуникации сочетались с попытками приблизиться, не нарушая кордон безопасности, в 58 - субъекты предпринимали попытки приблизиться, не пытаясь предварительно вступить в письменный или телефонный контакт, в 54 случаях - пытались прорвать кордон безопасности, но безуспешно, в 57- сумели прорвать кордон безопасности. В 26 случаях имевшаяся информация оказалась недостаточной для надежного отнесения к той или иной мотивационной группе; эти случаи были исключены из анализа.
Как отмечают авторы, физическое приближение – необходимое условие для нападения на публичное лицо и именно оно является предметом особого беспокойства службы охраны. Оно, кроме того, оно провоцирует чувства замешательства, психического напряжения, или даже страха и у охраняемых, и у членов их семей, друзей, а также и у охраняющих. Наконец, его следствием может быть срыв запланированных мероприятий, дополнительные финансовые затраты, связанные с полицейским реагированием на подобного рода событие.
Из общей выборки (n=275) были выделены те, кто осуществлял попытки физически приблизиться (n=222; из них 70%- мужчины, средний возраст – 39,1) и их мотивация подверглась изучению. В результате были идентифицированы 8 мотивационных групп. Самую большую (31%) составили лица с бредовыми идеями собственной принадлежности к королевской семье, 18,8% - те, кто искал возможности подружиться, не замечая нереалистичности такого желания, 11,7% действовали под влиянием бредовых идей эротического характера и намеревались вступить в интимные отношения с особами королевской крови, 7,6% искали помощи или убежища от мнимых преследователей, 7,1% намеревались дать совет, направлять жизнь членов королевской семьи и были уверены, что их рекомендации будут приняты, 6,6% - кверулянты, 3.0% составляли лица с бредовыми идеями преследования со стороны членов королевской семьи, наконец, в последнюю группу (14,2%) были включены субъекты, обнаруживавшие настолько выраженные нарушения мышления и поведения, что их невозможно было отнести к какой-либо из ранее упомянутых мотивационных групп. У 91,3% представителей этих 8 групп были выявлены признаки явных психических расстройств, в 82,5% случаев они достигали уровня бреда, в 73,8% обнаруживались идеи величия.
Что касается тех, кто пытался вступить лишь в письменный или телефонный контакт и не делал попыток приблизиться (N=53), явные психические расстройства обнаруживались в 69,8% случаев, бредовый уровень расстройств – в 45,3%, идеи величия – в 26,4%.
Авторы анализируют ряд других параметров, например, язык и содержание коммуникаций и, сравнивая их у тех, кто лишь писал или звонил, но не приближался, с теми, кто и писал, и звонил, и приближался, идентифицируют факторы, указывающие на вероятную эскалацию поведения (от общения на расстоянии до попытки приближения и прорыва кордона безопасности).
Им также удалось выявить значительную разницу в поведении, мотивации и психическом состоянии между двумя подгруппами, объединенными в группу «приближавшихся»: теми, кто приближался, но до этого также и обращался письменно или звонил членам королевской семьи и теми, кто приближался, но прежде никогда не пытался обращаться письменно или звонить.
Не буду здесь приводить остальные полученные авторами данные. Количество их таково, что человеку, ранее не занимавшемуся подобной темой, их трудно «переварить» (мне, например, не удалось, несмотря на то, что перечитал статью дважды). Не сомневаюсь, однако, что они могут быть очень интересны для тех из коллег, кто работает со службами, обеспечивающими защиту президента, премьера, других высокопоставленных особ здесь в России. Внимательное чтение статьи в оригинале не будет для них пустой тратой времени.
Что касается второй публикации, то, под скромным названием «комментарий» скрывается, по сути, оригинальная статья, качественно написанная, содержащая сведения, с частью которых российские судебные психиатры, вероятно, малознакомы. Стоит напомнить, что первый из авторов (Park Dietz) получил известность, выступая в качестве психиатра-эксперта в деле Хинкли (покушение на президента США Рональда Рейгана в 1981г.), в последующем участвовал в качестве эксперта (как правило, стороны обвинения) в наиболее громких уголовных делах, и на сегодняшний день является, вероятно, самым востребованный властями судебным психиатром в США.
Публичные фигуры, как отмечают авторы, постоянно живут под прессом нежелательного внимания со стороны психически нездоровых людей, ищущих собственной идентичности, понимания, любви, власти, разрешения внутренних конфликтов.
Преследующие своим навязчивым вниманием известных людей субъекты, а именно из их рядов, как указывают авторы, выходят многие из тех, кто убивает политических лидеров, знаменитостей в странах Запада, оставались до 1980-х гг. практически вне зоны внимания исследовательского сообщества. Эмпирические исследования ограничивались изучением лиц, пытавшихся в психотическом состоянии проникнуть в Белый дом или правительственные учреждения. Кстати, первое в США исследование, в котором анализировались отношения между письменными обращениями и физическим приближением, было выполнено в 1989г. именно Park Dietz (в соавторстве с D. Martell). Как указывают авторы, значительная часть ранних работ предназначалась для служб безопасности, ФБР, или Национального института юстиции (в т.ч. и упомянутая работа Dietz и Martell) и не публиковались в открытой печати. Однако в последние годы беспокойство, относительно обнародования методов подобных исследований, как замечают авторы, « практически испарилось – возможно, как результат наступившей Информационной эпохи».
Авторы отмечают, что изучение случаев нападений на политических деятелей и знаменитостей в исторической перспективе играло важную роль в концептуализации таких событий. Они, в частности, приводят таблицу закончившихся трагически вооруженных нападений на известных в Америке лиц со стороны психически нездоровых субъектов, которые предварительно «подавали сигналы» о нападении.
Вот несколько примеров из этой таблицы: президент Линкольн (1865г.), президент Гарфилд (1881г.), президент Мак-Кинли (1901г.), бывший президент и кандидат в президенты Теодор Рузвельт (1912г.), президент Джон Кеннеди (1963г.), кандидат в президенты Роберт Кеннеди (1968г.), президент Рейган (1981г.).
В таблицу не вошли случаи, когда публично-значимые фигуры подвергались вооруженному нападению со стороны лиц с психическими расстройствами, и имелись сигналы, свидетельствующие о возможности такого нападения, но когда нападающему не удалось причинить физический вред жертве нападения (президент Джексон (1835г.), президент Никсон(1974г.), президент Форд (1975г., дважды). Как отмечают авторы, речь идет лишь о нападениях, ставших известными широкой публике, часть случаев никогда не предавалась огласке.
В таблицу также не были включены случаи, где отсутствовала информация о предшествующих атаке сигналах (нападение на избранного президента Франклина Рузвельта, президента Трумэна, избранного президента Джона Кеннеди (со стороны Р. Павлик, Кеннеди был убит в 1963г. Ли Харви Освальдом), кандидата в президенты и губернатора штата Алабама Уоллеса). Кроме того, по мнению авторов, оставшееся не раскрытым нападение 1968г. на дом в то время кандидата в президенты США Рональда Рейгана могло быть осуществлено лицом с психическим расстройством.
Проанализировав материалы, связанные с покушениями на жизнь известных американцев, авторы обратили внимание на следующее: (1). Большинству, если не всем, таким нападениям со стороны лиц с психическими расстройствами, предшествовали предварительные сигналы в виде угроз, неподобающих писем или телефонных звонков, или визитов, однако, сигналы не всегда (а) распознавались, (б) сообщались тем, кому о них следовало знать и (с) правильно интерпретировались. (2). Каждый раз, когда известная личность была ранена или убита субъектом с расстройством психики, этот субъект находился на очень близком расстоянии от жертвы (исключение – убийство президента Кеннеди: Освальд стрелял примерно с 80 метров). (3). Лица с психическими расстройствами подходят к известным людям гораздо чаще, чем нападают . (4). Лица с психическими расстройствами пишут или звонят известным людям гораздо чаще, чем подходят к ним. (5). Если бы поведенческие науки научились предсказывать на основании изучения письменных обращений, кто из лиц с психическим расстройством подойдет к общественно значимой фигуре, это помогло бы предотвратить нападения, проведя целенаправленные действия в отношении конкретного субъекта.
По данным авторов, в США практически каждый случай нападения на общественно- значимую фигуру со стороны «одинокого незнакомца» (lone stranger) – работа субъекта с психической патологией, который подавал один или более предшествовавших атаке сигналов (неподобающие письма, визиты, заявления, сообщения третьим лицам о намерении атаковать). К сожалению, как замечают авторы, эти сигналы не во всех случаях были восприняты, а если и восприняты, то не всегда правильно оценивались теми, кто более всего нуждался в такой информации.
Авторы провели эмпирическое исследование двух популяций: лиц, преследовавших звезд индустрии развлечений и членов Конгресса США. В результате были идентифицированы 30 значимых различий между теми, кто писал голливудским знаменитостям и в последующем подходил к ним, и теми, кто писал, но не пытался физически приблизиться, и 36 различий между лицами, писавшими членам Конгресса США и в последующем подходившими или не подходившими к ним.
Различия включали как факторы риска, так и протективные факторы. Используя полученные данные, авторы разработали и протестировали 7 шкал для предсказания приближения к публичным фигурам. В статье не приводятся детали, касающиеся композиции шкал, однако отмечается, что каждая из них тестировалась на 214 случаях, относящихся к голливудским знаменитостям, и 100 случаев, имеющих отношение к политическим деятелям, при этом были продемонстрированы достаточно высокие показатели сенситивности и специфичности (например, шкала для оценки лиц, писавших известным политикам, позволяла правильно классифицировать 83% случаев (p<.0001).
Авторами показано, что те, кто писал знаменитостям или политикам «письма ненависти» - письма, наполненные злобой, отвращением, угрозами, предпринимали попытки физически приблизиться к адресату значительно менее часто. Субъекты, посылавшие «непристойные письма» - письма пошлого, грязного, похотливого содержания, также подходили значительно менее часто. В противоположность этому, лица, которые в дополнение к письменным обращениям еще и звонили (множественные способы коммуникации) равно, как и те, кто выражал желание встретиться лично, подходили значительно более часто. Кроме того, вероятность физического приближения зависела от количества коммуникаций и возрастала с каждым последующим обращением, вплоть до десятого, после чего начинала уменьшаться.
Авторами было также установлено, что предыдущий подход повышает вероятность следующего: например, 34% лиц, которые уже однажды физически приближались к знаменитостям, подходили и во второй раз; из подходивших дважды, 56% подходили в третий раз.
Среди тех, кто подходил к звездам шоу бизнеса, наиболее часто встречались лица с чрезмерным ощущением собственной значимости или уникальности, проявлявшие большой интерес к продукции индустрии развлечений. Среди лиц, подходившие к конгрессменам, самую большую группу составляли находившиеся в психотическом состоянии (чаще бредовые идеи преследования, реже – эротический бред) социально изолированные субъекты, которые ранее неоднократно получали психиатрическое лечение. В то же время субъекты, писавшие конгрессменам письма, полные непристойностей, ненависти, мыслимых и немыслимых угроз, обычно не пытались встретиться лично с адресатами своих писем.
Замечу, что приводимые авторами данные получены на основании исследований, ограниченных пределами США, и запуск исследований по теме в других станах и культурах имел бы результатом более полное понимание проблемы, повышение точности оценки вероятности нападений на знаменитостей из мира политики, бизнеса, развлечений, спорта и более эффективные меры профилактики подобных нападений.
В завершение обзора третьего номера Журнала, несколько слов о публикации под названием: «Способность согласиться на сексуальные действия: понимание сущности сексуального поведения» (Capacity to Consent to Sexual Acts: Understanding the Nature of Sexual Conduct). Авторы: P. Christopher и D. Pinals (университет штата Массачусетс). Статья показалась интересной, поскольку обсуждается важный для судебных психиатров вопрос: в чем конкретно должно выражаться или что должно включать в себя понимание сущности полового акта.
Верховный cуд штата Северная Дакота в деле North Dacota v. Mosbrucker, 758 N.W. 2d 663(N.D. 2008) подтвердил признание Jeff Mosbrucker виновным в грубой сексуальной эксплуатации Jane Doe на том основании, что жертва из-за имевшихся у нее психических нарушений не могла понимать сущность полового акта. Суд решил, что такое понимание требует не только знания физической стороны coitus, но и его возможных рисков и последствий, включая болезни, передаваемые половым путем, и беременность.
В августе 2006 г. Jane Doe, 18 летняя девушка с признаками интеллектуальной недостаточности, вступила в половую связь с Jeff Mosbrucker. Dr. Craig DeGree- психиатр, наблюдавший Doe, сообщил об инциденте в полицию, т.к., по его мнению, его пациентка не могла сделать это добровольно «из-за отсутствия у нее психической способности» дать согласие, кроме того, она заявила доктору, что не намеревалась совершать половой акт с Mosbrucker. В июле 2007г. Mosbrucker предстал перед судом по обвинению в грубом сексуальном обмане (gross sexual imposition). Dr. DeGree свидетельствовал в суде, что психическое развитие Doe соответствует психическому развитию ребенка 9-11 лет и она не понимала возможные последствия coitus (беременность, заражение болезнями, предаваемыми половым путем и т.д.). Присяжные признали обвиняемого виновным в грубом сексуальном обмане. Mosbrucker обжаловал судебное решение и дело рассмотрел Верховный суд штата.
Суд признал, что юрисдикции расходятся в интерпретации термина «понимание сущности сексуального поведения». Хотя имеется общее мнение, что согласие подразумевает информированное, разумное и добровольное согласие, разные суды придают разный вес этим факторам. Суд отверг узкую интерпретацию, существующую, например, в штате Нью-Джерси, в соответствии с которой для юридически значимого согласия на половой акт достаточно понимания лишь физической стороны coitus и добровольности. Он также отказался принять существующую в нескольких штатах значительно более широкую интерпретацию, согласно которой «способность согласиться» включает в себя понимание моральных, социальных и медицинских последствий полового акта. Заняв промежуточную позицию, суд решил (четверо судей - «за», один – «против»), что для полноценного согласия достаточно знания практических последствий coitus, таких как беременность и передаваемые половым путем болезни.
Один из судей, согласившийся с решением большинства состава суда относительно виновности Mosbrucker, высказался за более узкую интерпретацию «понимания сущности полового акта», приводя в качестве положительного примера стандарт, применяющийся в штате Нью-Джерси. Верховный суд штат Нью-Джерси указал, что способность понимания сути сексуального акта разделяется на «когнитивную способность», где понимание относится только к физическим и физиологических аспектам секса и не относится к его возможным серьезным последствиям (беременность, венерические болезни), и «волевую способность или способность согласиться», которая включает в себя «осознание, что тело человека принадлежит этому человеку» и что человек «имеет право и возможность отказаться от участия в сексуальных действиях». В то же время, по мнению судьи, Mosbrucker виновен даже при такой узкой интерпретации, т.к. потерпевшая не имела психической способности понимать, что могла сказать «нет».
Другой судья, выразивший несогласие с решением большинства суда, в своем особом мнении писал, что большинство состава суда совершило ошибку, отказываясь признать, что суть полового акта определяется лишь его сущностной характеристикой - «механикой акта». При такой узкой интерпретации показания психиатра Dr. De Gree относительно способности Doe согласиться на сексуальный акт не имеют юридического значения, т.к. вращаются вокруг вопроса, понимала ли Doe возможные последствия полового акта , но не акт сам по себе. Более того, как указал судья, показания Doe свидетельствуют, что она не только понимала физическую сущность полового акта, но также и то, что могла отказаться от его совершения, чего она не сделала, а потому не может рассматриваться в качестве жертвы грубого сексуального обмана.
Четвертый номер Журнала открывается статьей D. Grubin «Полиграф и судебная психиатрия» (The Polygraph and Forensic Psychiatry). Автор – профессор судебной психиатрии в университете Ньюкасла, Великобритания.
Как замечает автор, люди в общем-то плохо распознают ложь. В эксперименте вероятность, что средний человек правильно определит лжеца, обычно лишь чуть выше случайности и редко превышает 60%. Так называемые «профессионалы» в выявлении лжи показывают в лабораторных условиях не намного лучшие результаты: частота распознавания обмана полицейскими, таможенниками, сотрудниками федеральных правоохранительных структур, судьями не выше той, которую демонстрируют студенты университетов (исключение составляют агенты секретных служб, которые делают это несколько лучше, но и они ошибаются, как минимум в 1/3 случаев). В этом смысле, пишет автор, судебные психиатры вряд ли чем-то отличаются от представителей названных групп.
Полиграф, по словам автора, воспринимается многими как детектор лжи, но он не выявляет ложь. Специфический физиологический ответ на предъявление лжи никому пока что не удалось продемонстрировать, да и вряд ли он вообще существует. Вместо этого полиграф записывает физиологические проявления, связанные с возбуждением автономной нервной системы. Реакции, которые он измеряет, не являются специфичными для лжи, не всегда вызываются ею. Цель специалиста, производящего полиграфическое исследование, – индуцировать у испытуемого такое психологическое состояние, которое повысит вероятность того, что всякое регистрируемое возбуждение в ответ на специфические вопросы будет результатом стремления испытуемого скрыть правду. Является ли такое возбуждение следствием страха быть пойманным на лжи или «условным рефлексом» - усвоенным в процессе воспитания ответом на ложь, или оно обусловлено особенностью эмоциональных проявлений, или связано с необходимостью затрачивать большие усилия для когнитивной обработки данных в случае обмана, или вызывается каким-то другим механизмом, до сих пор неясно.
Как отмечает автор, не всегда принимается во внимание, что есть два важных результата полиграфического исследования. Часто предпочтение отдается выводам относительно правдивости-неправдивости испытуемого, однако не менее важной является информация, раскрываемая испытуемым в процессе исследования. По еще неясным и заслуживающим дальнейшего изучения причинам, полиграф, как представляется, облегчает процесс раскрытия информации, которой испытуемый ранее ни с кем не делился. Может быть потому, что полиграф – машина и в данной ситуации легче «сохранить лицо» при раскрытии чувствительной информации, может быть потому, что испытуемый чувствует потребность объяснить результат, свидетельствующий о его неправдивых ответах, может быть, потому, что он верит, что прибор всегда точно распознает ложь.
Что касается оценки точности распознавания обмана полиграфом то, как указывает автор, многочисленные исследования, проводившиеся и в лабораторных, и в полевых условиях, характеризуются очень большим разбросом результатов: от не превышающей случайность до 100% точности («монотемные» полиграфические исследования, т.е. когда задаваемые испытуемому вопросы не выходят за пределы одной темы, более точны, чем скрининговые «политемные»).
Автор приводит ряд интересных данных, связанных с работой специального комитета Национального научно-исследовательского совета. Работа Комитета началась после утечки секретной информации из центра оборонных ядерных исследований в Лос-Аламосе и фокусировалась на возможности использования полиграфа для проверки благонадежности сотрудников. В результате тщательного анализа литературы по теме Комитет оценил точность полиграфических исследований в 81-91%, что «намного выше случайности, но намного ниже идеала» и пришел к заключению, что 10-20% частота ошибочных результатов полиграфии слишком высока для использования метода в данном контексте. Большая популяция, которая должна была бы подвергнуться полиграфии, и ожидаемый низкий показатель обмана (в подобном учреждении может быть лишь мизерное количество «кротов») привели бы к появлению слишком большого числа ложно- положительных результатов. Следует также учитывать, что шпионы, вероятно, получают серьезную подготовку в плане того, как можно обмануть полиграф. Члены комитета отметили, что применение полиграфа становится обоснованным и полезным в условиях, когда уровень обмана в популяции превышает 10%. Как замечает автор, какова бы ни была ситуация в сфере безопасности, лишь немногие станут утверждать, что уровень обмана в популяции, с которой имеют дело судебные психиатры, ниже 10%.
Еще один аспект проблемы – существование техник, позволяющих испытуемому перехитрить полиграф. В Интернете есть сайты, предлагающие советы, как это сделать. Однако, как замечает автор, чтобы преуспеть, нужно нечто большее, чем теория: необходима недоступная большинству обратная связь.
Полиграфия используется в различных областях и многие из споров относительно ее применения – результат игнорирования различий между этими областями. Одна из сфер, где применение полиграфа натолкнулось на серьезную критику, – проверка персонала учреждений. Как указывает автор, частный бизнес начал использовать полиграфию с 1930-х гг. В 1960-е годы стал применяться полиграфический скрининг при приеме на работу: необходимо было отвечать на вопросы о кражах у сослуживцев на прежнем месте работы, употреблении наркотиков, сексуальной ориентации, супружеской верности. Полиграфический скрининг стал многомиллионной индустрией, но отсутствие правовой регуляции в этой сфере приводило к серьезным злоупотреблениям и, по славам автора, «оставило у многих дурной привкус во рту».
Вопрос приобрел особую остроту, когда президент Рейган, будучи, по его словам, “ up to my keister in leaks”(колоритная фраза, в мягком переводе - «сыт по горло утечками информации»), попытался добиться проведения полиграфического тестирования всех имеющих доступ к секретной информации федеральных служащих (включая членов его кабинета). Рейгановская инициатива встретила резкое противодействие. В последующем Конгресс принял в 1988г закон, запрещающий использование полиграфии для скрининга сотрудников частных компаний. Запрет, однако, не распространяется на государственные учреждения и многие федеральные агентства, полиция и армия используют полиграфию в качестве инструмента проверки благонадежности сотрудников.
Что касается применения полиграфии при расследовании уголовных преступлений, то до настоящего времени в большинстве штатов суды отказываются принимать в качестве доказательства по делу данные, полученные с помощью полиграфа. Как отмечает автор, в 1960-е гг. отмечались единичные случаи использования полиграфа для тестирования условно осужденных. В 1990-е гг. полиграфия получила широкое применение в программах мониторинга и лечения сексуальных преступников и к началу 2000-х гг. использовалась для этой цели в 35 из 50 штатов.
Автор ссылается на исследования, показывающие, что полиграфия помогает получать более полную и точную информацию о правонарушителе, жертвах его предыдущих преступлений, возрасте начала девиантного поведения, продолжающейся мастурбации в ответ на девиантные фантазии, вовлечении в «поведение высокого риска».
Сексуальные правонарушители предпринимали неоднократные попытки оспорить в суде законность применения полиграфии в такого рода программах, утверждая, что полиграф принуждает их свидетельствовать против самих себя, что противоречит пятой поправке к Конституции США. Однако Верховный суд США отказался признать полиграфию одним из методов принуждения к самообвинению.
По мнению автора, использование полиграфа в программах наблюдения и лечения сексуальных правонарушителей - лучшая модель использования его в судебной психиатрии.
Другая статья, на которой хочу кратко остановиться, - «Роль специалистов в области психического здоровья при решении вопроса о предоставлении заявителю политического убежища» (The Role of Mental Health Professionals in Political Asylum Processing). Авторы (S. Meffert, K. Musalo, D. McNiel, R. Binder) - профессора и преподавателей Калифорнийского университета в Сан-Франциско. Я выбрал ее не потому, что тема актуальна для коллег здесь, в России, но потому, что в одном из ее разделов обсуждается важный для практикующего судебного психиатра вопрос: как комбинация ПТСР и принадлежности к иной культуре может создавать ложное впечатление неправдивости испытуемого.
Авторы обращают внимание, что офицеры иммиграционной службы или судьи могут рассматривать манеру заявителя держать себя, его внешний вид и поведение как свидетельство правдивости или неправдивости его заявлений. Отсутствие у заявителя типичных для культуры страны (в которой он ищет убежище) эмоциональных реакций в ответ на травмирующие события (например, плача при воспоминании о личной трагедии) может восприниматься как доказательство его неправдивости, в особенности, если он при этом выглядит напряженным или тревожным. Судьи и сотрудники иммиграционных служб, как отмечают авторы, нередко не осведомлены, что подобного рода реакции могут быть проявлением имеющегося у заявителя ПТСР и что выявление травматических переживаний может быть затруднено в случае, когда заявитель и человек, принимающий решение по его делу, принадлежат к разным культурам. В частности, они могут не знать специфических эвфемизмов или механизмов «коллективного избегания», используемыми общиной, к которой принадлежит заявитель. Авторы приводят следующий пример: рассказывая о выживших в Дарфурском геноциде (Западный Судан) женщинах, члены местной общины употребляли фразу: «Их не было несколько дней», при этом никто открыто не говорил, что женщины были похищены мятежниками и подвергались постоянному сексуальному насилию, т.к. публичное признание факта изнасилования могло привести к изгнанию женщины из семьи.
Полагаясь на догму, что правда постоянна и что человек, переживший стресс, способен в деталях вспомнить происходившее с ним, лица, решающие вопросы предоставления политического убежища, в своих интервью с заявителями ориентируются на последовательность и детальность показаний собеседника: тот, кто не способен связно и подробно рассказать, что с ним происходило, рассматривается как не заслуживающий доверия.
Однако, как и поведение, последовательность и подробность изложения, замечают авторы, - плохие индикаторы правдивости. Травма может воздействовать на память таким образом, что оба эти параметра оказываются нарушенными. В соответствии с моделью «двойного представительства» психотравмы, воспоминания о травматических событиях могут быть как непроизвольными (типа «обратных кадров» (flashbacks), или, например, ночных кошмаров), так и произвольными (извлечение из памяти фактов и событий в словесном оформлении). Последние связаны с необходимостью затрачивать усилия, при этом, как показано в одном из исследований, более стрессогенные события связаны с большими затруднениями при их точном воспроизведении (по данным Morgan, Hazlett, Doran et al (2004), субъекты, подвергавшиеся допросам в атмосфере выраженного стресса, имели большие трудности в идентификации допрашивавших их лиц в сравнении с теми, кто подвергался «мягким» допросам).
Следующие две статьи представляют собой две части исследования, касающегося надежности диагностики в СПЭ по уголовным делам. Первая называется: «Надежность доказательств психиатрического диагноза после тяжелого преступления: часть I. Согласие между экспертами» (The Reliability of Evidence About Psychiatric Diagnosis After Serious Crime: Part I. Agreement Between Experts). Авторы: O. Nielssen, G. Elliott, M. Large – психиатры и преподаватели Университета Нового Южного Уэльса (University of New South Wales), Австралия.
Авторами были изучены 110 уголовных дел (убийства, вооруженные ограбления, похищения людей, поджоги, изнасилования и ряд др. серьезных уголовных преступлений), решения по которым были приняты судами Нового Южного Уэльса в 2005-2007гг. В каждом из них имелись как минимум два письменных заключения психиатров или психологов относительно психического состояния обвиняемого. Общее количество анализируемых авторами психиатрических и психологических заключений составило 270. Из них 226 были написаны психиатрами,44 - психологами. 148 заключений были даны экспертами, представлявшими сторону защиты, 122 – обвинения. Психиатрические диагнозы, как правило, формулировались согласно критериям DSM-IV.
Авторами обнаружен хороший и очень хороший уровень согласия между экспертами относительно следующих диагностических категорий: приобретенное мозговое повреждение (травматическое поражение головного мозга, деменция, мозговые нарушения, связанные с злоупотреблением алкоголем) – каппа- коэффициент (К) = 0.623-0.653 (первое значение каппа отражает степень согласия между экспертами одной стороны, второе – между экспертами защиты и обвинения), психозы шизофренического спектра (шизофрения, шизофреноформное расстройство, шизоаффективное расстройство, бредовое расстройство, психоз БДУ) – К = 0.737- 0.630, психотическое расстройство в результате злоупотребления наркотическими веществами и алкоголем – К = 0.795 – 0.819, интеллектуальная недостаточность (включая пограничную умственную отсталость) - К= 0.751- 0.845, расстройство личности – К= 0.555-0.607. Умеренная степень согласия отмечалась в отношении диагноза депрессивного расстройства (большое депрессивное расстройство, дистимия, расстройство адаптации со снижением настроения) – К= 0.381- 0.476. Низкий уровень согласия - при диагностировании тревожных расстройств (паническое расстройство, обсессивно-компульсивное, ПТСР) – К= 0.187 – 0.144, и в особенности ПТСР. Из 26 случаев, когда устанавливался диагноз ПТСР, согласие между экспертами обнаружилось лишь в двух (в одном – между двумя экспертами защиты, в другом – между экспертом защиты и экспертом обвинения), в остальных 24 лишь один эксперт защиты устанавливал этот диагноз.
Как отмечают авторы их первоначальное предположение, что уровень согласия между экспертами одной стороны (только защиты или только обвинения) будет выше, чем между экспертами, представляющими противоположные стороны, не нашло подтверждения. Также не нашла подтверждения и первоначальная гипотеза, что уровень согласия между экспертами одной профессии (психиатр с психиатром или психолог с психологом) будет выше, чем между экспертами, представляющими различные профессии (психиатр и психолог). Авторы также отмечают более высокий уровень надежности диагнозов, устанавливаемых психиатрами и психологами в процессе экспертизы по уголовным делам в сравнении с гражданскими делами. По их мнению, это связано с несколькими обстоятельствами, в т.ч. с характером психических расстройств, выявлявшихся у обвиняемых в серьезных уголовных преступлениях. Многие из таких обвиняемых имели тяжелые формы шизофрении – заболевания, которое диагностируется более надежно, чем непсихотические расстройства. Другая причина – выбор экспертов. В уголовных делах и обвинение и защита, как правило, выбирают для себя экспертов из группы опытных психиатров, которые одновременно занимаются и судебно-психиатрической, и клинической практикой, и которые выступают в качестве экспертов то стороны обвинения, то защиты. В гражданских делах экспертами являлись психиатры, оставившие клиническую практику и занимавшиеся исключительно судебно-психиатрической экспертной работой, которые выступали в качестве экспертов обычно лишь одной стороны (только истца или только ответчика). Кроме того, эксперты, занятые в гражданских делах, реже подвергаются перекрестному допросу.
В заключение авторы приходят к следующему выводу: психиатрические диагнозы, устанавливаемые экспертами (психиатрами и психологами) в процессе экспертизы по уголовным делам, в целом надежны. Исключение составляет диагноз ПТСР, либо потому, что не имеет существенного значения при установлении вины подсудимого и назначении наказания, либо потому, что существующие диагностические критерии не позволяют точно диагностировать ПТСР в судебной ситуации.
Во второй своей статье авторы анализируют уровень согласия относительно психиатрических диагнозов между экспертами и лечащими врачами при СПЭ лиц, совершивших серьезные уголовные преступления. Хороший уровень согласия (каппа (К) >0.6) продемонстрирован при диагностике приобретенного мозгового нарушения, психозов шизофренического спектра, депрессивных расстройств, расстройств личности, интеллектуальной недостаточности, злоупотребления веществами, вызывающими зависимость . Удовлетворительный (К = 0.2-0.4) - в отношении психотического расстройства в результате злоупотребления наркотическими веществами и алкоголем (в ряде случаев лечащими врачами диагностировались психотические расстройства шизофренического спектра). Низкий уровень согласия (К < 0.2) - в случае тревожных расстройств, в особенности ПТСР.
Практически вся вторая половина четвертого номера Журнала посвящена Говарду Зонане (Howard Zonana) и его вкладу в развитие американской судебной психиатрии. Доктор Зонана – профессор психиатрии в медицинской школе Йельского университета, создатель программы по психиатрии и праву в этом университете и самой крупной в США годичной программы специализации по судебной психиатрии для психиатров-резидентов. На протяжении последних 15 лет он является медицинским директором Американской академии психиатрии и права.
Восемь статей дают достаточно полное представлении о Зонане - враче, клиницисте, исследователе, учителе, лидере, семьянине, отце. Среди авторов и признанные авторитеты, и доктора, лишь начинающие судебно-психиатрическую карьеру.
Мне показались наиболее интересными две статьи. Небольшая цитата из написанного Кеннетом Аппельбаумом(Kenneth Appelbaum) - профессором психиатрии в университете штата Массачусетс: «Лишь горстка современных судебных психиатров внесла клинический и научный вклад, сравнимый с вкладом Зонаны. Немногие, если таковые вообще имеются, достигли равной ему широты и глубины понимания ответственности лидера. Доктор Зонана играл центральную роль во всех организациях, чья поддержка была критически необходима для признания судебной психиатрии в качестве медицинской субспециальности. Это выдающееся достижение для человека, который произвел на свою будущую жену, когда они впервые встретились около 50 лет назад, впечатление «привлекательного, робкого и довольно нерешительного молодого человека»».
Еще одна цитата из статьи Ричарда Банни (Richard Bonnie) – директора института права, психиатрии и государственной политики Вирджинского университета: «Вы можете многое сказать обо мне, лишь взглянув на мой темный костюм и светло-синий галстук. Что бы вы сказали о Говарде, глядя на его небрежно повязанный галстук, неизменный рюкзак, лысеющую макушку в оправе вьющихся волос? Определенно, заядлый путешественник. Возможно, профессор английского в Йеле. Но психиатр?! Судебный психиатр?!». Отмечая мягкость, глубину мысли и скромность Зонаны, Банни, знающий его более 30 лет, называет своего героя «Далай Ламой судебной психиатрии».