С XIII съезда НПА России
Антипсихиатрия – частное проявление кризиса научной рациональности, перехода от монологизма к диалогизму, диалогу процедур объяснения и понимания, доброжелательному отношению к инако-мыслию.
Ключевые слова: антипсихиатрия, научная рациональность
Проблема. Предлагаемая вниманию читателя статья могла бы быть названа иначе. Например, так: «Как возможно инако-мыслие в науке и этике с философской точки зрения?» или «Как возможно инако-мыслие в самой философии?». Антипсихиатрия возникает с необходимостью в определенном культурном контексте, в котором радикально начинает меняться отношение к другому, к его необычности и нередуцируемости к представлению о самом себе. Если библейская заповедь требует от нас «возлюбить ближнего как самого себя», то мы полагаем более актуальным иной императив: «возлюби ближнего как другого, как твоего возможного друга». И эта возможность не ущемление того другого, а возможность в общение через множественность мнений осознать и почувствовать то в себе, что превышает каждого из нас (К.. Ясперс).
Поэтому речь идёт не столько о политическом инакомыслии, благородные традиции которого защищает в современной российской ситуации Независимая психиатрическая ассоциация, сколько о желании разобраться, что стоит за историческим событием возникновения антипсихиатрии на фоне со-временной культуры, вбирающей в себя тектонические подвижки в естественнонаучных и социогуманитарнных познавательных практиках. Общим знаменателем отмеченных обстоятельств является кризис рационализма. Его (кризиса) симптомы, во множестве наблюдаются в науке и философии (включая этику).
Генезис антипсихиатрии не может быть понят вне контекста помеченных выше событий. По сути – это еще одна попытка теоретически и практически понять идею инакомыслия в том культурном пространстве, которое заняла новоевропейская психиатрия. Конечно, как и любое человеческое дело антипсихиатрия не представляет собой чего-то однородного и однозначного. В ней есть и интереснейшие идеи, и расхожая, удобная для политиканства идеология. В своих рассуждениях об этом будем ориентироваться на реконструкцию манифеста антипсихиатрии, предложенную Ю. С. Савенко [ Савенко Ю. С. Латентные формы антипсихиатрии как главная опасность Независимый психиатрический журнал.С. 13-17 ].
Автор выделяет следующие позитивные аспекты антипсихиатрической критики традиционной психиатрии:
При этом сомнительными он считает такие обвинения со стороны антипсихиатрии как:
Как подчеркивает Ю. С. Савенко: «Реализация первой части программы показывает, что реальное антипсихиатрическое движение сыграло высоко позитивную роль в гуманизации психиатрической службы и в развитии научной психиатрии, что не соответствует обозначению «антипсихиатрия», за которым, поэтому адекватно оставить негативную часть манифеста» [ Там же ].
И хотя философия не может играть роль третейского судьи в споре профессионалов, но позволю себе предположить, что и «негативная» часть – так же работает на «гуманизацию» психиатрии.
Чтобы аргументировать данное утверждение вновь процитирую автора: «…прямые непосредственные формы антипсихиатрии (даже в своей негативной части) не разрушают, а развивают и укрепляют психиатрию. Это то же самое измерение, полюсы одной шкалы. Проблема антипсихиатрии фундаментальна для психиатрии, она охватывает свои антитезы, оппозиции, полярности, все то, что конституирует психиатрию, как автономную науку, особую профессию и самостоятельную организационную структуру» [ Там же ]. Психиатрия и антипсихиатрия образуют интервал на «одной шкале», в рамках одного «измерения», заданный системой антитез и оппозиций друг к другу. И, если развернуть высказанную идею, то нетрудно заметить, что в отношении друг друга они выступают в качестве своеобразных «мер». Психиатрия, отвечая на вызов антипсихиатрии – ее претензии, приходит в сознание себя как особого «автономного субъекта», но ведь и антипсихиатрия в том же самом контексте социального взаимодействия так же определяет себя, откликаясь на встречную критику, в своем своеобычном виде. Содержание ее внутреннего самосознания в момент рождения и в последующем процессе концептуального разворачивания выступало непосредственно как оспаривание идей и практик психиатрии, а, следовательно, было предопределено смыслом последней.
Осмысление событий, происходящих в интервальной ситуации, в среде между психиатрией и антипсихиатрией, позволяет дать первое истолкование возможности инакомыслия и тем самым вернуться к непосредственно заявленной теме. Но прежде, все-таки, что такое инако-мыслие и как его измерить. Каждый из полюсов оказывается источником меры развития и формирования другого таким образом, что ни один из них не поглощает другого в качестве особой точки зрения (как часть поглощается целым). Теперь от общего рассуждения перейдем к истолкованию высказанных антипсихиатрией претензий, которые автор счел «негативными». Для того, чтобы аргументировать их позитивный смысл, попробуем сделать перевод помеченных выше проблемных зон на язык современной философии и методологии науки. Но, прежде, добавим еще одну справедливую «претензию», которая нередко звучит в дискуссиях вокруг антипсихиатрии. По мнению многих критиков, недостатком традиционной психиатрии является ее опора на биомедицинскую модель, аналогичную той, которая господствует в соматической медицине. Конечно же, достаточно много психиатров знакомы с работами К. Ясперса, Л. Бинсвангера, М. Босса, В. Франкла и других сторонников экзистенциальной или личностно ориентированной психотерапии. Однако вопрос не в этом, а в характере образования и организации психиатрической службы, в которых фармакотерапия играет превалирующую роль в отношении остальных личностно ориентированных методов лечения. Психиатры не получают серьезного образования в области современной философии и психологии. А если согласиться, что архитектура – это идеология, застывшая в камне, то общность структурирования архитектурных пространств психиатрических и соматических больниц в явной форме указывает на общность лежащих в основе идей болезни и врачевания.
С учетом сказанного, попробуем перевести острые проблемы, поставленные антипсихиатрией на язык философии науки. Следует сразу же отметить, что перевод является не простым пересказом, а как убедительно показывает Н.С. Автономова, специфическим гуманитарным исследованием [ Автономова Н.С. Познание и перевод: Опыты философии языка. М.: РОССПЭН, 2008 ], который в явном виде предъявляет необходимые формы взаимодействия естественнонаучного и социогуманитарного знания. Тем самым мы из внутренних проблем, поставленных антипсихиатрией в «негативном» смысле слова, выходим на уровень решения задач, резонирующих с традиционными философскими проблемами.
Если исключить на время упрек к фармакотерапии, то в четырех оставшихся претензиях мы видим следующие подлежащие аргументы. Первым, и вероятно главным, является субъективность, по мнению критиков, присущая современному психиатрическому знанию. Удовлетворительных критериев нет, единой общепринятой классификации нозологии нет, объективных методов диагностики нет, а, следовательно, и самого предмета психиатрии нет, – постольку, поскольку они, перечисленные категории, серьезно могут различаться в зависимости от субъективной точки зрения того или иного ученого, той или иной психиатрической школы. Второй аргумент, как бы подкрепляющий первый, заключается в указании на множественность и пестроту теоретических представлений в психиатрии. Третий, вытекающий из первых двух как неизбежное следствие, обращает внимание на разнобой и неопределенность психиатрической терминологии. Одно и то же означаемое (например, шизофрения) может относиться к разным означающим, как и наоборот.
Конечно, более чем оправдано опровержение высказанных претензий изнутри психиатрической теории и практики. Ю. С. Савенко убедительно демонстрируют плодотворность данного подхода. Мы же, пойдем другим путем. Попробуем дестигматизировать звучащие в претензиях к психиатрии понятия субъективность, множественность и неопределенность, заодно, вернуть позитивный смысл весьма неудобному для классического научного мышления понятию релятивизм. Одновременно, по ходу решения поставленной задачи, мы укажем где, при каких условиях внутри естественнонаучного знания возникают дискурсы и практики, непосредственно относящиеся к гуманитарной эпистемологии [ Махлин В.А. Второе сознание. Подступы к гуманитарной эпистемологии. М, Знак.2009 ]. Укажем, тем самым, основания справедливости пятой из упомянутых выше претензий.
Множественность и мысль: назад к единству. Множественность претензий на обладание истиной и идеей блага является перманентным состоянием в истории человечества. Если и возможно говорить об особенностях современной ситуации, то, скорее всего, их следует искать в экзистенциальной реакции на осознание и переживание того факта, что достоверность, раскрывающая в «моем» сознании всё что есть и должно быть, ясность оказывается не ясной и недостоверной в сознании «другого». Конфликт и противостояние становятся необходимым аккомпанементом всякого суждения, претендующего быть услышанным и понятым. Субъект поступка, толкуемого расширительно, возникает в своей правоте и признанности дорогой ценой. Ценой признания за ним права быть компетентным - судить о частном с точки зрения всеобщего. Известно, что реакцией классического рационализма на множественность предлагаемых суждений об одном явлении, базис которого выстроен в эпоху Просвещения, было желание найти достоверное общезначимое основание, способное придать единство фактической множественности. Истолковать множественность как проявление единства одного всеобщего предсуществующего для всех сознания. Или как в советское время формулировали – единство многообразного.
Это был естественный ответ классической эпохи, смысл которого четко выражен Э. Гуссерлем срединного периода своего творчества – периода «Картезианских размышлений». В этот период он обращается к «Meditationes de Prima Philosophia» Декарта, рассматривая свою философию как неокартезианство, т.е. форму «радикального развития картезианских мотивов» [ Гуссерль Э. Картезианские размышления. Перевод Д.В. Скляднева. Санкт-Петербург, Наука, Ювента, 1998 С.49 ]. Главный тренд в его программе – преобразование философии «в науку с абсолютным обоснованием» [ Гуссерль Э. там же ]. И затем – реформа всех наук через их философское обоснование. Стимулом, который провоцирует это направление размышлений, является множественность философий, множественность опытов философствования. "Раздробленность современной философии, и ее бесплодные усилия заставляют задуматься. С середины прошлого столетия упадок западной философии, если рассматривать ее с точки зрения научного единства, по сравнению с предшествующими временами неоспорим. В постановке цели, в проблематике и методе это единство утрачено. Когда с началом Нового времени религиозная вера стала все более вырождаться в безжизненную условность, интеллектуальное человечество укрепилось в новой великой вере – вере в автономную философию и науку. Научные усмотрения должны были освещать и вести за собой всю человеческую культуру, придавая ей тем самым новую автономную форму" [ Гуссерль Э. цит.соч С. 54 ].
Абсолютное право философии и науки диктовать свою волю всей человеческой культуре было обосновано приписываемым им статуса автономного существования, как высшей субъектной привилегии, скорее даруемой по желанию сохранения единства, чем заслуженной по делу. Претензия на монопольное право сохранять единство современной культуры и вести за собой все человечество не выдержала критики временем. Вследствие зотеризма и замкнутости отвлеченный от жизненных проблем принцип единства был разобран «по рукам» согласно субъективным желаниям, представлениям о пользе, целесообразной деятельности и т.п. Был трансформирован до неузнаваемости, но не исчез. Его следы просматриваются в зоне поиска формы единства множественного и множественности единств.
Множественность и мысль: приятие множественного. В современной ситуации набирает мощь иной импульс. Если отбросить в сторону пену «постмодернизма» как массового столь же модного сколь и банального течения, а иметь в виду оригинальных философов типа М. Фуко, Ж. Деррида, Ж. Делёза Ю. Хабермаса, Г.-Г. Гадамера или П. Рикёра, то мы имеем иную экзистенциальную реакцию на вызов множественности. Она, как и всё остальное в философии, осмысляется по-разному, многоголосо. Но главный импульс реализуется до концептуального осмысления. Это импульс эффективности гуманитарного по большому счету доброжелательного отношения к инако-мыслию. Так или иначе, сегодня мысль в целях сохранения позитивной направленности на целостность мира, а не негативную конфронтацию разрушения, пытается уловить не единство многообразного, а событийную связанность инако-мыслящих сущих субъективностей (конкретных поступков философов или ученых, но и не только их).
Иными словами, если классическая философия пыталась дать аподиктически достоверные основания в рамках одного предполагаемого всеобщего сознания, то современная философия - требует учета эффектов со-бытия как минимум двух сознаний - шаг в сторону сложности и структурирующей ее относительности. Происходит радикальный поворот в философии от монологизма, характерного для классической естественнонаучной методологии, к диалогизму (М.М. Бахтин), рождающемуся в лоне социогуманитарного познания или точнее философии гуманитарных исследований (В.С. Библер, Н.С. Автономова Л.А.Микешина, Б.И.Пружинин, А. А.Михайлов, В. Л. Махлин и др.). Подчеркнем, что диалогизм не означает простого факта признания значимости другого сознания или сознания Другого. Речь идет о диалоге логик, различных способов миро-воззрения. При этом, диалогизм, как специфическая гуманитарная эпистемология, которая первоначально была обнаружена в собственно гуманитарной области, оказывается столь же насущен и для естествознания. В философии науки данное обстоятельство было обсуждено в многочисленных публикация об отношении процедур объяснения (рефлексивные естественнонаучные практики) и понимания (герменевтические практики истолкования смысла).
Попытка, первоначально доминировавшая в дискуссиях, дать основание для различения естествознания и гуманитаристики с учетом особенностей объяснения и понимания, в конечном итоге, обернулась достаточно редким единодушием –любая наука в реальности сложно организована и, поэтому, нуждается в обеих технологиях мысли – рефлексивной и герменевтической. И это неслучайно. Сложное сочетание монологического и диалогического сознания является следствием фундаментальных изменений в характере современной науки.