Закон о психиатрической помощи не содержит прямого ответа на данный вопрос, однако, очевидно, что подпись лица о его согласии на госпитализацию теряет в этом случае свою юридическую силу. Такое согласие не будет соответствовать требованиям о его информированности и добровольности, не будет являться осознанным.
Госпитализация в этих случая должна оформляться как недобровольная в порядке ст. 29 Закона. Такая необходимость возникает в ситуации, когда пациент по своему психическому состоянию не может выразить свое отношение к госпитализации (обратиться с просьбой или дать согласие), когда он, например, находится в состоянии измененного сознания (делирий, онейроид, сумеречное состояние), или когда имеет место острый психоз с выраженной растерянностью, крайней загруженностью психотическими переживаниями, или выраженное слабоумие, при котором личностное отношение к факту госпитализации установить невозможно (но легко склонить такого пациента к подписи под документом о согласии на госпитализацию). [ Методические рекомендации по организации работы бригад скорой психиатрической помощи, утвержденные приказом Минздрава России от 8 апреля 1998 г. № 108 ]
Игнорирование указанных обстоятельств может на практике привести к далеко идущим негативным для пациента последствиям. В качестве примера приведем случай из практики НПА России.
Пациент Н. с диагнозом «шизофрения, параноидная форма, эпизодический тип течения, нарастающий дефект в эмоционально-волевой сфере» по направлению врача-психиатра районной больницы был госпитализирован в Тульскую областную психиатрическую больницу им. Каменева. Как указано в материалах дела, при поступлении в стационар Н. «лично поставил подпись в истории болезни в графе о согласии на госпитализацию».
После выписки из больницы Н. счел свою госпитализацию неправомерной и обратился в ОВД с заявлением о возбуждении уголовного дела по ст.128 УК РФ – незаконное помещение в психиатрический стационар путем фальсификации его подписи в истории болезни о согласии на госпитализацию.
Из заключения судебно-почерковедческой экспертизы, однако, следовало, что подпись от имени Н. была выполнена им самим, что свидетельствовало о добровольном помещении Н. в психиатрический стационар. Н. был привлечен к уголовной ответственности по ст.306 УК РФ за заведомо ложный донос о совершении преступления. Врачи больницы были признаны «потерпевшими» по делу. В отношении Н. была назначена СПЭ. Эксперты-психиатры пришли к заключению, что хроническое психическое расстройство, степень выраженности изменений психики лишали Н. в период совершения инкриминируемого ему деяния возможности осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими. В настоящее время, как указывалось в заключении, Н. «уголовно-процессуально недееспособен». Учитывая тяжесть деяния, имеющуюся вероятность повторения противоправных действий, в случае оставления Н. без психиатрической помощи, связь психического расстройства с возможностью причинения иного существенного вреда, с опасностью для себя, необходимость проведения лечебных мероприятий, комиссия сочла, что Н. нуждается в применении амбулаторного принудительного наблюдения и лечения. Суд согласился с заключением экспертов и вынес постановление о применении к Н. принудительных мер медицинского характера.
Анализ обстоятельств дела, изложенных в постановлении суда, позволяет, однако, увидеть совершенно иную картину произошедшего.
Во-первых, в своих показаниях в суде врачи больницы пояснили, что пациенту «было предложено расписаться» в соответствующей графе «непосредственно во время его помещения». В это время, по их словам, у Н. «наблюдалась дезориентировка и психомоторное возбуждение, в связи с чем имеется запись в журнале регистрации применения физического стеснения».
Во-вторых, судебно-почерковедческой экспертизой было установлено, что «подписи Н. выполнены под влиянием «сбивающих» факторов внутреннего характера (болезненного состояния пишущего лица)».
Ни врачи, ни сотрудники ОВД, возбудившие дело, ни суд не дали оценку данным фактам, прямо указывающим на нахождение Н. при его помещении в стационар в состоянии, при котором он: 1) не был способен к свободному волеизъявлению и поэтому предложение врачей «расписаться в истории болезни» является в подобной ситуации профанацией, а такое «согласие» пациента не может быть признано юридически значимым, т.к. противоречит духу Закона о психиатрической помощи, 2) не мог сохранить в памяти факт подписания согласия на госпитализацию. Именно на это и указывает последовавшее обращение Н. в ОВД.
На приеме в НПА России Н. продолжал утверждать, что не подписывал никаких документов, что подпись не его, что он отказывался от лечения и требовал выписки из больницы, но его, тем не менее, без решения суда продолжали удерживать в стационаре. Для Н. было полной неожиданностью получить от юриста НПА иное объяснение развития событий: о том, что подпись в истории болезни действительно подлинная, но взята она была у него в момент, когда он не был способен осознавать своих действий и их юридически значимых последствий.
Таким образом, обращение Н. в ОВД с заявлением о возбуждении уголовного дела против врачей больницы являлось следствием добросовестного заблуждения Н. в отношении обстоятельств своей госпитализации. Его действия не содержали состава преступления, предусмотренного ст.306 УК РФ. Заведомо ложный донос заключается в передаче сознательно искаженной информации о событии преступления. Лицо совершает эти действия умышленно, причем умысел в такого рода преступлении возможен лишь прямой. Заявитель должен сознавать, что сделанное им сообщение о преступлении является ложным, и желать сделать его в соответствующий орган.
В отношении Н. речь может идти не о его невменяемости в момент обращения в ОВД, на чем настаивало следствие (в тот момент он вполне осознавал, что хочет привлечь к ответственности врачей, которые его недобровольно поместили в больницу), а именно об отсутствии в его действиях состава преступления – признака заведомости ложного доноса. Н. был уверен в виновности врачей.
При производстве по делу права Н. были многократно нарушены. СПЭ проводилась в той же самой больнице, в которую Н. ранее госпитализировался и чьи действия оспаривал, что не обеспечивало в полной мере объективности исследования и независимости экспертов. В заключении СПЭ не приводились обоснования необходимости применения принудительных мер медицинского характера, т.е. возможности причинения Н. иного существенного вреда, а также его опасности для себя самого. С заключением экспертов Н. ознакомлен не был. Судебное заседание по применению к нему принудительных мер медицинского характера было заочным, несмотря на то, что вопрос о возможности его присутствия в судебном заседании перед экспертами не ставился и соответственно не исследовался. Н. был лишен права заявлять ходатайства, лично участвовать в исследовании доказательств.