«… мы сгноили в тюрьмах миллионы людей,
сгноили зря, без рассуждения, варварски…»
(9 марта 1890 г., А.П.Чехов)
К 150-летию Антона Павловича Чехова, 1860 – 1904
В давно востребованную антологию художественной прозы, посвященную психическим расстройствам, буквально просятся многие произведения Антона Павловича Чехова – «Черный монах», «Палата № 6», «Смерть чиновника», «Иванов» и многие другие [ «Художественная психопатология». Хрестоматия. Сост. А.В.Голенков. – Чебоксары, 2005 ]. И как это часто бывает, юморист при ближайшем рассмотрении оказывается отнюдь не веселым человеком.
Грандиозен труд Чехова, уже известного писателя, который, в 1890 г. проделал, по словам А.Ф.Кони, «тяжелое путешествие, сопряженное с массой испытаний, тревог и опасностей, отразившихся гибельно на его здоровье. Результат этого путешествия, его книга о Сахалине, носит на себе печать чрезвычайной подготовки и беспощадной траты времени и сил». Три месяца на острове и пять месяцев в пути (обратно морем). Поездка обострила туберкулезный процесс и, в конечном счете, свела писателя в могилу в 44 года, но она же, как он и рассчитывал, существенно углубила его мировосприятие. Эта работа явилась прообразом независимого общественного контроля мест заключения в период, когда о них ходили «самые розовые слухи». Он развенчал их и привлек к этой теме общественное и международное внимание (1895). В 1896 году Пироговский съезд ходатайствовал перед Правительством об отмене телесных наказаний и поручил известным врачам Д.Н.Жбанкову и В.И.Яковенко собрать материалы об этом, и в их исследовании «Телесные наказания в России в настоящее время» (М., 1899) было немало выписок из Чехова. Книга эта была запрещена к обращению в публичных библиотеках и общественных читальнях. Но это инициировало частные реформы: отмену телесных наказаний женщин (1893), выделение из казны средств на содержание детских приютов (1895), отмену вечной ссылки и пожизненной каторги (1899), отмену плетей и бритья головы (1903).
Чехов использовал официальные документы – «Устав о ссыльных», «Устав о содержании под стражей», «Урочное положение» - с целью «воевать против пожизненности наказаний и устаревших законов о ссыльных», Он показал, что на практике даже существующие законы не выполняются и превратно толкуются, ужесточая и без того жестокие законы. Он показал очевидную несостоятельность создания в условиях отсутствия свободного труда земледельческой колонии на Сахалине, состоящей из «фирм» вместо сельскохозяйственных ферм, лживость и безответственность чиновников, рекламировавших заведомо провальное предприятие.
Чехов не пошел по пути увлекательных, порой сенсационных уголовных историй, вопреки их изобилию, он сохранил сдержанность тона и выражения чувств, что углубило и усилило картину обыденности страданий рядовых людей, нередко попадавших на каторгу в результате судебных ошибок и неумения или неспособности внятно объясниться. Даже в лазарете «стол, за которым сидит врач, отгорожен деревянною решеткой, как в банкирской конторе, так что во время приемки больной не подходит близко и врач большею частью исследует его на расстоянии… Я думаю, ни один сифилитик и ни она женщина не решится говорить о своей болезни в присутствии надзирателя с револьвером и мужиков. … Каторжный или поселенец 40 лет большею частью выглядит уже стариком… Психические больные на Сахалине не имеют отдельного помещения, одни из них помещались вместе с сифилитиками, другие, живя на воле, работали, убегали, были судимы… на острове каждый день и каждый час представляется достаточно причин, чтобы человеку некрепкому, с расшатанными нервами, сойти с ума». Поставленная Чеховым задача – дать непредвзятую всестороннюю правдивую картину реального положения вещей, независимо от официального освещения, - была им выполнена. Итогом стало заключение, что Сахалин – это «целый ад», «рабовладельческая колония», «крепостничество». «Сахалин – это место невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек, вольный и подневольный… Жалею, что я не сентиментален, а то я сказал бы, что в места, подобные Сахалину, мы должны ездить на поклонение, как турки ездят в Мекку, а моряки и тюрьмоведы должны глядеть, в частности, на Сахалин, как военные на Севастополь». Цензор писал о предпоследней главе этой книги, что она «посвящена доказательству … бесчеловечности наших законов и распоряжений правительства относительно содержания на Сахалине каторжников». «Если бы мы знали, что нам делать, - писал Чехов в одном из писем, - Фофанов не сидел бы в сумасшедшем доме, Гаршин был бы жив до сих пор…».
«Остров Сахалин» продлил традицию описаний непосредственного знакомства с каторгой «Записок из Мертвого дома» Ф.М.Достоевского, «Сибирь и каторга» С.В.Максимова, «В мире отверженных» П.Ф.Якубовича-Мельшина, традицию, которая стала еще более раскаленной после «Колымских рассказов» Варлама Шаламова и «Архипелага ГУЛАГ» Александра Солженицына.
Что изменилось с этого страшного нечеловеческого времени? Начиная с послесталинских времен, это была тенденция чисто внешних преобразований, режим при этом даже ужесточился, всевозможные «щели», обеспечивающие некий «люфт свободы», значительно сузились. Традиция «потемкинских деревень» наиболее прочна: чего стоят биде в женских камерах психиатрического отделения Бутырки.
Наибольшее внимание гуманизации тюремной медицины уделял первый российский министр здравоохранения академик РАН и РАМН А.И.Воробьев. Он в полной мере отдал должное вкладу Антона Павловича Чехова. Но с его уходом и – очень символично – снятием портрета Гааза из приемной министра, все покатилось круто под уклон. Это последняя генерация министров, впервые не медиков, с их приоритетной задачей предельной экономии средств, настолько, что не только тяжело больные, но даже пенсионеры почувствовали себя лишними людьми. Поэтому понятно, что новые законопроекты Минздрава, легитимизирующие эту политику, готовятся кулуарно и обсуждаются общественностью постфактум, для проформы, и одобряются карманными организациями. Эта развращающая атмосфера подтачивает этические основы нашей врачебной профессии и наиболее ясно выражена в ведомственной медицине – от поддакивания некоторых суицидологов генеральским объяснениям страха дедовщины проблемой «маменькиных сынков» и вплоть до дела Сергея Магнитского – преступного неоказания медицинской помощи смертельно больному человеку, юристу, вскрывшему хищения из бюджета 5,4 млрд. руб.
Но репрессивной традиции властей всегда противостояла противоположная ей гуманистическая традиция, ярким представителем которой был Антон Павлович Чехов.