Великий предтеча феноменологии. Гетевский путь в науке

Иоганн Вольфганг Гете (1749-1832) до сих пор воспринимается многими только как великий поэт, классик мировой литературы, создатель немецкого литературного языка. Между тем, не менее велик его вклад в науку, а сам он даже считал этот вклад более значительным, и действительно посвятил научным исследованиям больше времени и сил, чем художественному творчеству. Это не просто 14 томов научных работ, это выдающиеся, сплошь и рядом пионерские вклады во многие области естествознания, благодаря его – отличному от господствовавшего – отношению к предмету исследования, стремлению «все вещи видеть такими, как они есть» и постоянно упражняться в этом. Он шел в науке своим особым путем, часто против течения, в надолго растянувшуюся позитивистскую эпоху, открыто игнорируемый даже в родном Иенском университете. Он слишком намного опережал свою эпоху. Но его сразу признали Иоганн Готфрид Гердер, братья Вильгельм и Александр фон Гумбольты, а Иоганн Мюллер и Карл Густав Карус считали себя его учениками.

Гете – основоположник новой научной дисциплины – морфологии (1795), как учения о форме, формообразовании и преобразовании органических тел, т.е. схваченных в динамике и развитии. Поэтому само понятие морфологического типа Гете предпочитает обозначать не как «гештальт» (непереводимое немецкое слово, означающее одновременно «образ» и «целое»), а как Протей (мифическое существо, непрестанно меняющее свой облик, оставаясь самим собой). Тип обнаруживается во множестве классов, родов, видов, конкретных особей, для которых он служит «законом». Внесение в понятие типа акцента на постоянное становление и преобразование – до сих пор самый передовой взгляд («морфопроцессы»).

Гете впервые конкретно разработал фундаментальный принцип гомологии, как закономерно необходимое в соотношении частей тела животного, и понятие гомологических типов (прото-типов) в зоологии и палеонтологии (до Кювье), ставшие не только грандиозным вкладом в сравнительную анатомию, но плодотворным во многих науках до нашего времени. Тем не менее, признание открытой им благодаря этому межчелюстной кости (1784) потребовало борьбы, растянувшейся на полстолетия.

Его «Метаморфоз растений» (1786-1790) с идеей прото-феномена растения, как типически-общего – грандиозный вклад в естественную классификацию в противовес формальной классификации Карла Линнея. К тому же «из перворастения объяснимы все монстры», т.е. патологическое.

Его беспрецедентный по резкости спор с оптикой Исаака Ньютона относительно природы цвета (цвет раскрывается и существует лишь благодаря глазу) на основе многолетних тщательных исследований (с 1790), давших строгое описание непосредственно данного в отношении цвета в естественных условиях, взамен гипотез и объяснений на основе лабораторных данных, восстановил против него большинство ученых его времени, прежде всего физиков и математиков, и завершился только полстолетия назад признанием его основоположником психофизиологии цвета, физиологической оптики. Но этого мало: Гете критиковал механистичность ньютоновской оптики, и современная физика в лице Вернера Гейзинберга и других ведущих физиков признала это [ «То, что на протяжении всего XVIII века придерживались корпускулярной теории света, являлось простой случайностью. Во-первых, здесь сказался авторитет Ньютона, который избрал корпускулярную теорию как более простую концепцию… Во-вторых, в то время не существовало математических доказательств того, что явление видимой резкой границы теней можно объяснить с помощью понятия волны». «В 1921 году я был убежден, и это убеждение разделялось большинством моих современников-физиков, что наука дает объективное знание о мире, который подчиняется детерминистским законам… В 1951 году я уже ни во что это не верил. Теперь грань между объектом и субъектом уже не казалась мне ясной; детерминистические законы уступили место статистическим. Теперь я смотрю на мою прежнюю веру в превосходство науки перед другими формами человеческого мышления и действия как на самообман, происходящих от того, что молодости свойственно восхищение ясностью физического мышления» (Макс Борн. «Физика в жизни моего поколения» - М., 1963). ].

Велик его вклад в минералогию, геологию, гляциологию, вплоть до идеи ледникового периода, высказанной на основе полевых исследований, в метеорологию и т.д.. И во всем с конкретными практическими приложениями. Он многое разработал сам, еще большее наметил. Огромность и значительность сделанного им приводит в изумление каждого, кто знакомится с этим ближе. Из титанов прошлого только Леонардо да Винчи и, может быть, Альберта Великого можно поставить с ним рядом.

Опережающий время характер гетевских естественнонаучных исследований связан с их неотделимостью от его эстетики с ее понятиями стиля и символа (первофеномена или пра-феномена), как воплощения роли целого и всеобщего в элементах и особенном.

Живя в эпоху великих немецких философов-идеалистов, - Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля, Шопенгауэра, близко зная многих из них, он «опасливо» дистанцировался от их умозрений, никогда не отрывая идею от опыта («сами факты уже теория») и оставаясь реалистом. С юности ему (как и Лейбницу, и Ясперсу) наиболее близок был Спиноза.

Максимы Гете, выражающие его научное и мировоззренческое кредо, делают его предтечей феноменологического метода. Сам он обозначал свой метод оксюмороном: «рациональный эмпиризм». Таким же «родом безумия» были и другие сочетания, реализованные гетевским подходом: сверхвременно-временное, всеобще-единичное, едино-множественное. Таково и понятие «корпускулярно-волнового» современной физики.

«Самое высокое было бы понять, что все фактическое есть уже теория: синева неба раскрывает нам основной закон хроматики. Не нужно только ничего искать за феноменами. Они сами составляют учение».

«Теория – это обыкновенно результаты чрезмерной поспешности нетерпеливого рассудка, который хотел бы избавиться от явлений и подсовывает поэтому на их место образы, понятия, часто даже одни слова. Подозревают, даже видят, что это только вспомогательное средство, но разве страстность и партийность не прилепляются всегда к таким средствам? И не без основания, так как они очень нуждаются в них».

«Феномены должны быть раз и навсегда вырваны их мрачного эмпирико-механико-догматического застенка и представлены на суд обыденного человеческого рассудка».

«Всеобщая ошибка, которую делают еще и сегодня»: «чрезмерная поспешность, когда непосредственно переходят от феноменов к их объяснению».

«Каждый слышит только то, что он понимает».

«Нет ничего труднее, чем брать вещи такими, каковы они суть на самом деле». «Где я не могу ясно видеть, не могу с определенностью действовать, там начинается круг, к которому я не призван» (относительно месмеризма, ясновидения, сомнамбул). Демоническое для него «есть то, чего ни рассудок, ни разум постичь не могут».

«Непосредственному созерцанию вещей обязан я всем, слова значат для меня меньше, чем когда-либо». «Ничего в жизни не остерегался я так, как пустых слов». Пустые слова – это слова, лишенные созерцательности и предметности [ По поводу этого определения Гете написал в 1823 году статью «Значительный стимул от одного единственного меткого слова», имея в виду одобрительную характеристику о себе, своей деятельности, методе и мышлении в «Антропологии» Гейнрота, в которой пишет: «Слово «предметный» сразу раскрыло мне глаза… Мышление мое проявляется предметно… не отделяется от предметов… наглядные представления входят в него и теснейшим образом пропитываются им, само мое созерцание есть мышление, мое мышление – созерцание». ] (т.е., серии конкретных образов, живых примеров), они продукты рассудка, извне оформляющего данные созерцания, вытравливая из них их собственное содержание. Это языковые знаки, которые связывают не вещь и ее название, а лишь понятие вещи с названием. Но название, т.е. слово, - всего лишь символическое упрощение, аббревиатура реального содержания, которое значимо как жест, наводящий наше внимание на смысл, как фонарь, освещающий дорогу. Смотреть надо не на фонарь, т.е. не застревать на словах, а сквозь слово видеть сущность вещи. Следует на время отречься от слов, забыть слова и погрузиться в конкретное созерцание конкретной вещи, оторваться от всех ее наименований, которые затемняют, искажают и поменяют саму вещь. Это – самое трудное.

«Никогда в достаточной мере не вдумываются в то, что язык в сущности только символичен, только образен и никогда не выражает предметы непосредственно, а только в отражении. Это особенно относится к тем случаям, когда речь идет о таких сущностях, которые… можно назвать скорее деятельностями, чем вещами, которые в царстве природы находятся постоянно в движении. Их нельзя удержать, и тем не менее о них надо говорить…». При этом «трудно не ставить знак на место вещи, все время иметь перед собой живую сущность и не убивать ее словами».

Протофеномены «открываются не рассудку путем слов и гипотез, а созерцанию через феномен». «Бесполезно рассуждать о протофеноменах, их нужно видеть».

Отечественной культуре Гете как ученого представил Александр Герцен. Мы рекомендуем монографии о Гете Георга Зиммеля и Эрнста Кассирера, очерки В.Вернадского, Н.Холодковского, В.П.Зубова, но особенно книги И.Канаева и Карена Свасьяна. Но прежде всего, самого Гете: «Избранные сочинения по естествознанию», «Избранные философские произведения» и «Гете» В.О.Лихтенштадта (СПб., 1920), а также «Разговоры с Гете» Иоганна Эккермана. Это упоительное чтение, которое просветляет и окрыляет.

Природа, постигнутая в своей живой сущности в гениальных прозрениях Гете, осталась мертвой для многих последующих поколениях ученых, вплоть до нашего времени.