В.П.Сербский

Психиатрическая экспертиза по делу Бейлиса

«Русские Ведомости» 1913, 1-2 октября. Редакция выражает благодарность д-ру В.Д.Тополянскому за предоставление данной работы для первой (!) републикации

«С чувством искреннего и глубокого сожаления
отмечаем мы на страницах нашего журнала
историю о том, как маститый русский ученый
скомпрометировал русскую науку и покрыл
стыдом свою седую голову».

Хроника. Журнал невропатологии
и психиатрии имени С.С. Корсакова.
1913. Кн. 2-я. С. 355.

I.

Казалось бы, психиатрия не имеет никакого отношения к делу Бейлиса… И когда ко мне впервые обратились за согласием выступить в этом деле в качестве эксперта, я решительно отказался, указав, что мне там делать нечего. Отношение мое, однако, совершенно изменилось, когда мне доставили изумительную экспертизу профессора Сикорского, которая ни в коем случае не могла остаться без ответа. Недаром она встретила такой единодушный отпор со стороны всех наиболее видных представителей западноевропейской науки, – и психиатров, и судебных медиков, – а многих из них привела в нескрываемое ими негодование. Теперь мнение профессора Сикорского, – по крайней мере наиболее существенные его выводы, – приведено в обвинительном акте, играет в нем далеко не второстепенную роль и должно поэтому подвергнуться подробному разбору.

В виду необычайности, излишества и совершенной бесцельности нанесенных Ющинскому ранений, у следователя вполне естественно должен был возникнуть вопрос, не совершенно ли убийство душевнобольным. На него профессор Сикорский дает категорически отрицательный ответ. Доводы его, однако, поражают своей наивностью. Прежде всего, Сикорский считает несомненным, что «убийство Ющинского учинено не одним, а несколькими лицами, тщательно обдумавшими и планомерно выполнившими с техническим совершенством задуманное злое дело». О том, что убийц было несколько, Сикорский «заключает из того факта, что при насильственном кормлении (зондом) душевнобольных для успеха операции требуется не менее шести человек» (четырех, по С.С. Корсакову: один помощник держит ноги, другой – руки, третий – голову, четвертый помогает при введении зонда; таким образом, для удерживания достаточно всего трех). Но разве можно делать какой-либо вывод на основании такой отдаленной аналогии и сравнивать взрослого, нередко очень крепкого, психически больного, хорошо осведомленного о том, что ему предстоит, напрягающего все свои силы для борьбы с лицами, которые при этом принимают все меры, чтобы не нанести ему какого-либо даже случайного повреждения, с заморенным мальчуганом, сразу ошарашенным и, несомненно, оглушенным с первых же ударов. Ведь все эксперты, в том числе и сам Сикорский, признают, что первые удары были нанесены в голову, причем по обвинительному акту из семи колотых ран в теменную и затылочную области пять проникли в черепные кости и из них одна – в твердую мозговую оболочку, а другая – в пазуху ее, вызвав кровоизлияние в полушарие мозга под мягкой мозговой оболочкой. Без всякого сомнения, такие тяжелые поранения вызвали непосредственно полное бессознательное состояние у Ющинского, так что о том «мучительстве», на котором в дальнейшем своем изложении настаивает Сикорский, не может быть и речи. На неминуемость потери сознания при данных условиях указывают и профессор П.А. Минаков, и лондонские ученые Пеппер, Мерсьер и Уилькокс (Pepper, Mercier and Wilcox). Быстрое наступление бессознательного состояния у Ющинского делает совершенно излишним предположение Сикорского «об удержании его в состоянии полной неподвижности и об отсутствии каких-либо помех работе непосредственного исполнителя кровавого дела».

На этом-то произвольном допущении, что убийство совершенно не одним, а несколькими лицами, Сикорский и строит свой отрицательный вывод о совершении убийства душевнобольным, так как «соглашение нескольких умалишенных для одной общей цели невозможно по различию бреда и душевного состояния каждого из них; притом же душевнобольные не сохранили бы в тайне всего содеянного ими; и, наконец, сложность убийства и самая техника его требуют здравого ума и недоступны помешанному по самому свойству его болезни». Эти странные и противоречащие действительности доводы заставляют даже сомневаться в том, что они могли быть высказаны опытным психиатром.

Допустим ничем не доказанное предположение, что убийство совершенно несколькими лицами и притом душевнобольными. Если к последним относить только лиц, прямо лезущих на стену, то тогда трудно говорить о возможности соглашения между ними. Но ведь не может же профессор Сикорский не знать, что среди душевнобольных нередко бывают лица с относительно хорошо сохраненным интеллектом, но с резкими дефектами в области нравственных чувствований, как, например, эпилептики, алкоголики, нравственно помешанные или страдающие какими-либо извращениями (например, половыми), насильственными влечениями и т.п. Не может он не знать, что в литературе и больничных отчетах неоднократно описывались случаи, где подобного рода больные вступали между собой в соглашение для какой-либо общей цели, – например, побега из больницы, бунта, убийства и пр. Следовательно, какое-либо действие скопом вполне возможно и в том случае, если все участники душевнобольные. Но не следует забывать и о том влиянии, какое один душевнобольной может оказывать на окружающих даже совершенно здоровых лиц, в числе которых он может найти и сообщников, и последователей; достаточно для этого вспомнить о случаях наведенного (индуцированного) помешательства, где, например, вся семья из 2–5 лиц заражается бредом от одного из ее членов и готова слепо следовать за ним, или о случаях психических эпидемий. Ведь сам профессор Сикорский признал Кондратия Малеванного несомненным психически больным и в ярких красках описал то влияние, которое он оказывал на своих многочисленных последователей. Им же описан в качестве бесспорного больного Тодосиенко, вызвавший обширное движение, которое привело к известному делу павлоградских сектантов. Едва ли требует опровержения и утверждение Сикорского, что сложность убийства и самая техника его требуют здравого ума и недоступны помешанному по самому свойству его болезни. Какое бы было счастье, если бы это было верно; от скольких больных освободились бы наши больницы и тюрьмы!

Впрочем, возможно, что Сикорский имеет в виду особую «технику» только в убийстве Ющинского; по крайней мере он неоднократно возвращается к «техническому совершенству», с которым оно совершенно. В чем он его усматривает, для меня остается непонятным. Всех поранений, по моему подсчету, сделано 47; нанесены они, по-видимому, одним и тем же колющим оружием, без всякой системы, в различные места тела (единственно, что можно отметить, это то, что все поранения приходятся исключительно на верхнюю половину тела – до области живота), имеют при этом самый различный характер: одни совершенно ничтожны, не проникают до кости, другие, наоборот, нанесены с очень большою силой, проникают в черепную полость и внутренние органы. Неужели нанесение многочисленных колотых ран разнообразного характера, совершенно зря, куда попало, свидетельствует о совершенстве техники? Сикорский, «исходя из психологических соображений», отмечает «некоторые особенности самой техники. Все повреждения нанесены уверенной и спокойной рукой, которая не дрожала от страха и не преувеличивала размера и силы движений под влиянием гнева. Это была точная, бездушная, холодная работа, быть может, совершенная лицом, привыкшим к убою животных» (sic! Курсив мой). Я не знаком с психологией и работой лиц, привыкших к убою животных, но полагаю, что если бы такие лица привыкли убивать животных путем нанесения им нескольких десятков ни к чему ненужных ранений, то их, вероятно, очень скоро заменили бы другими. «Техническое совершенство», очевидно, надо понимать здесь не в прямом смысле; оно выставляется на видное место с другой целью – для доказательства ритуального характера убийства, подходом к чему являются уже отмеченные курсивом слова, брошенные как бы вскользь.

Я ничего не утверждаю, я только разбираю предположения Сикорского и нахожу их совершенно несостоятельными. Единственный вывод, который можно сделать из этого разбора, состоит в том, что по данным делам нельзя прийти к определенному заключению, совершено ли убийство несколькими лицами, или одним, было ли это лицо здоровым или психически больным. Может быть, это был садист, находящий для себя высшее и непонятное для нас наслаждение в самом факте нанесения уколов, и разнообразил его сообразно со степенью и силой ранения? Во всяком случае, возможно толкование, совершенно противоположное предположению Сикорского. Упомянутые уже трое английских ученых не менее категорически, чем профессор Сикорский, утверждают как раз обратное тому, что он считает не допускающим сомнения: «Мы выражаем наше полное и решительное несогласие (We entirely and emphatically disagree) с выводами Сикорского. По нашему мнению, убийство было совершенно ненормальным человеком, и мы не видим никакого основания, чтобы допустить необходимость содействия нескольких лиц для совершения преступления»…

Во второй части своего заключения Сикорский подчеркивает три особенности в процедуре убийства Ющинского, а именно: обильное выпущение крови из тела, нанесение мучительных ранений и причинение смертельных повреждений. По его мнению, «каждая из поименованных особенностей является самостоятельной и, очевидно, входила как непременная составная часть в общий план злодеяния». Умерщвление входило в программу каждого убийства, и на нем можно было бы не останавливаться, если бы не утверждение Сикорского, неизвестно на чем основанное, что умерщвление произошло только после использования жертвы в первых двух целях и что «в общем плане губительных действий стояла промежуточная программа: истечение крови и причинение мучительных раздражений». В этом отношении достаточно указать только на мнение профессора П.А. Минакова и целого ряда западноевропейских ученых (судебных медиков), которые пришли к заключению, что многие поранения (именно в грудь и спину) были нанесены или в состоянии агонии, или даже после смерти Ющинского; следовательно, самое умерщвление отодвигается уже также в «промежуточную программу».

Наиболее существенными и особенно важными в специальных целях Сикорского являются: обильное выпускание крови и причинение мучений. Оба эти вымысла должны считаться безусловно отвергнутыми. Наиболее авторитетные представители судебной медицины, – профессор П.А. Минаков, профессора Lacassagne (Лион) и Thoinot (Париж), профессора Haberda (Вена), Ziemke (Киль), – на основании данных вскрытия, совершенно отрицают гипотетическое предположение о таком значительном истечении крови, чтобы последовало обескровливание тела; состояние внутренних органов не только не подтверждает этого вывода, но и стоит в прямом противоречии с ним. Если бы профессор Сикорский предварительно поговорил хотя бы с цирюльником, из отворяющих и пускающих кровь, то он узнал бы, что для истечения крови следует не долбить как попало голову, а вскрыть какую-нибудь вену («жилу»). Правда, вколы в голову, которые, как уже указано, сам Сикорский считает первыми злодейскими актами, поранили: один – венозную пазуху с обширным внутренним кровоизлиянием (а не «в шапку, которая была надета жертве убийцами», – как почему-то утверждает Сикорский), другой – артерию мозга. Однако, несмотря на восхваление Сикорским «технического совершенства», трудно допустить, чтобы убийца даже только подозревал о существовании мозговых пазух, и совершенно невозможно признать, чтобы при совершеннейшей с его стороны технике он мог преднамеренно ранить пазуху и артерию через черепные кости, – это, конечно, чисто случайные повреждения. Как далее согласовать блестящую теорию Сикорского о вколах в голову с целью истечения крови с присутствием фуражки на голове, которое, по мнению самого Сикорского, «могло только затруднить операцию самого мучительства и истечения крови». Чтобы выйти из такого затруднительного положения, Сикорский ставит скромный вопрос, «не имеет ли это обстоятельство религиозного (курсив мой) или иного значения для убийц», и непосредственно вслед за этим делает совершенно уже непристойный намек: «из исторических примеров видно, что в тех случаях, когда виновниками убийства были евреи по расе, исповедовавшие иудейскую религию, то они надевали на себя религиозный наряд» (а на жертву?). Не проще ли предположить, что шапка не была надета на Ющинского убийцами, а находилась на нем, когда ему были нанесены первые особенно сильные удары, и лишь когда он был ошеломлен ими и впал в бессознательное состояние, только тогда он был раздет и истыкан в другие места тела. Как согласовать историю истечения крови с тем, что в один висок нанесена одна рана, а в другой целых тринадцать? Неужели тоже для большего истечения крови на таком незначительном пространстве? Как согласовать нанесение вколов в грудь и особенно в спину?

Не выдерживает никакой критики и другой акт – причинение мучительства. По анатомическому распределению нервов наиболее чувствительными частями нашего тела являются лицо, пальцы, а также половые органы, – как раз они-то и были пощажены. Наконец, как уже указано, какое-либо мучительство безусловно исключается, так как непосредственно за первыми очень тяжелыми ударами в голову должно было последовать бессознательное состояние. Разбор второй части заключения Сикорского приводит уже к совершенно определенному заключению: при убийстве Ющинского не было ни истечения крови, ни причинения мучительства.

II.

Остается третья и последняя часть заключения Сикорского, в которой две первые служили только постепенным приготовлением. Эту часть мне разбирать не приходится: если в первых двух была точка соприкосновения в области фактов, медицинских сведений, а также и логики, то третья часть уже всецело относится к области творимых легенд, криминальных романов, по выражению Meyer’a, к области нелепых и злостных бредней. Сикорский, не желая уступать лавры одному только ксендзу Пранайтису, видит в убийстве не простую случайность, наоборот «оно является уголовно-антропологическим типом» (?!); это «уголовно-антропологическое явление должно быть признано за бесспорный факт, который время от времени повторяется в той или иной стране»… «основою разбираемого типа злодеяний является расовое мщение или “вендетта сынов Иакова” к субъектам другой расы» и т.д. (см. обвинительный акт). В подтверждение того, что убийства, подобные убийству Ющинского, повторяются, что «злодеяния убийства детей носят характер злостной традиции, не проявляющей, по-видимому, наклонность к исчезновению», Сикорский позволяет себе сослаться на Велижское дело. На юридическом языке такая ссылка должна быть названа явно недобросовестною, на языке общежитейском существуют и другие более резкие обозначения… Если Сикорский не знает окончания этого дела по своему неведению или умышленно замалчивает его, то я считаю свои долгом напомнить о нем. Велижское дело возникло в двадцатых годах прошлого века (христианский мальчик пропал в первый день Пасхи 22-го апреля 1822 года), оно тянулось 8 лет, по кровавому навету в тюрьме содержалось 42 еврея, пока гражданский департамент Государственного Совета не постановил окончательного решения, приняв единогласно следующее мнение:

По внимательном соображении всех обстоятельств многосложного и запутанного велижского дела, гражданский департамент находит, что показания доказчиц Т., М. и К., наполненные противоречиями, вымыслами и несообразностями с обстоятельствами дела и с здравым смыслом, не могут быть приняты судебным доказательством… и что вообще мнение об употреблении евреями христианской крови есть следствие предубеждения, и древними, и новейшими фактами опровергнутого (курсив мой). В сём убеждении гражданский департамент полагает:

• Евреев подсудимых (таких то) как ничем не уличенных немедленно освободить.
• Запечатанные еврейские школы (синагоги) в Велиже открыть, дозволить в оных служение.
• Участь означенных подсудимых, претерпевших тюремное заключение в продолжении 8-ми лет,… подвергнуть монаршему воззрению с тем, что не благоугодно ли будет Его Императорскому Величеству в вознаграждение освободить их на 8 лет от платежа казенных повинностей.  [ Этот пункт – единственный, который не был принят общим собранием Государственного Совета, признавшего с своей стороны в кровавом навете «мрачное и чуждое понятиям нашего века предубеждение». Невольно напрашивается сопоставление этого мнения, высказанного действительно просвещенными государственными деятелями чуть не сто лет назад с мрачным предубеждением наших современников. ]).
• Крестьянку Т., солдатку М. и шляхтянку К. (доказчиц)… сослать в Сибирь на поселение…
• Дабы положить конец предубеждению об употреблении евреями христианской крови… и отвратить возрождение дел, подобных велижскому производству, – повсеместно подтвердить, чтобы Высочайшее повеление… от 6-го марта 1817 года исполняемо было во всей силе.  [ Это повеление заключалось в том, «чтобы евреи впредь не были обвиняемы в умерщвлении христианский детей без всяких улик, по единому предрассудку, что якобы они имеют нужду в христианской крови; но если бы где случилось смертоубийство и подозрение падало на евреев, без предубеждения, однако же, что они сделали сие для получения христианской крови, то было бы производимо следствие на законном основании, по доказательствам, к самому происшествию относящимся, наравне с людьми всех прочих исповеданий, которые уличились бы в преступлении детоубийства». – С этим пунктом мнения не согласился Николай I. – Все цитаты взяты из статьи Вл. Короленко «К вопросу о ритуальных убийствах», «Русское Богатство», 1911, № 12. ]).

III.

Моя задача была бы не вполне исчерпана, если бы я, хотя вкратце, не привел мнения выдающихся представителей западной науки по поводу экспертизы Сикорского. Весною нынешнего года в Лейпциге издан сборник под названием «Der Fall Iustschinsky», заключающий в себе 10 контр-экспертиз профессоров судебной медицины и психиатрии. Представители судебной медицины: профессор судебной медицины венского университета Haberda; директор института судебной медицины в Киле, профессор университета и председатель немецкого Общества судебной медицины Ernst Ziemke; старший судебномедицинский эксперт в Лондоне Pepper; носящий тоже звание и кроме того лектор судебной медицины в госпитале св. Марии Willcox Mereier; консультант по психиатрии в госпитале Charing Gross (эти 3 лица дали общую экспертизу); профессор судебной медицины в Лионе A. Lacassagne и профессор той же кафедры в Париже Thoinot (также общая экспертиза). Психиатры: цюрихский профессор Bleuler, берлинские: Bonhoffer и Bodeker, кенигсбергский Meyer, венские: Wagner von Jauregg и Obersteiner (также совместно), и, наконец, бывший профессор психиатрии в Цюрихе Forel.

Мнение английских экспертов отчасти приведено выше. Они доказывают, что раны, нанесенные убийцей, не могли вызвать сильного наружного кровотечения. Указание самого Сикорского опровергает возможность «мучительных поранений»: первые ранения были, по его утверждению, уколы в голову, повредившие мозговую оболочку и вызвавшие обильное кровоизлияние в мозгу. Такие раны, однако, имеют последствием неминуемую потерю сознания. Английские ученые приходят далее к выводу, что по протоколам вскрытия нет возможности судить о народности и расовой принадлежности убийцы, отвергают решительно мнение о ритуальном характере убийства и считают, что, по всей видимости, преступление было совершено на почве садизма.

Французские профессора не считают возможным поддерживать гипотезу о ритуальном характере убийства с целью извлечения крови из ребенка. Можно думать о садическом убийстве, об убийстве из мести, наконец, об убийстве, совершенном лицом в бессознательном состоянии (en elat d’incoscience)… «Гипотезу о садическом убийстве можно поддерживать с гораздо большим основанием. Садист истязует свою жертву, чтобы доставить себе половое удовлетворение. Он наносит ей удары при жизни, он продолжает наносить ей удары и после смерти. Не может явиться возражением, что на трупе Ющинского не оказалось следов полового покушения: многие садисты совершенно не нуждаются в последнем, чтобы удовлетворить свою страсть. Итак, садическое преступление возможно, но нельзя утверждать, что оно доказано».

Обстоятельная критика профессора Ziemke приводит его к выводу, что в протоколах исследования трупа нет данных и основания для заключения, что труп был обескровлен и что смерть «Ющинского обусловлена целью получения крови».

Сикорский пускается в область психологических рассуждений и своими утверждениями выходит, несомненно, далеко за пределы, поставленные объективной экспертизе, причем руководится построениями не имеющей границ фантазии, а не критически взвешивающего разума…, если вообще позволительно делать заключение из анатомических данных, то гораздо скорее можно предполагать, что тут кололи вслепую в страстном возбуждении, а не холодно и спокойно взвешивая. Не подлежит, конечно, сомнению, что в последнем случае были бы отысканы на теле места, гораздо более подходящие для той цели, которая будто бы была поставлена…

Того же мнения придерживается и профессор Haberda; он не видит оснований для заключения об обескровлении трупа и нанесения ран с целью извлечения крови. «Возбуждение, в которое впадает убийца, ”опьянение кровью” по Листу, – делает понятным, что он наносит удары совершенно бессмысленно. Опасение, что жертва, может быть, еще жива, может повести к излишнему нанесению уколов или ударов, причем они наносятся уже по трупу».

Профессор Bleuler, считая выводы Сикорского совершенно неверными, заключает свою критику словами: «Ритуальные убийства, приписываемые евреям, никогда не бывают там, где христиане не верят в их возможность… здесь происходит то же самое, что бывает с привидениями: они ведь тоже являются только там, где в них верят. Другими словами, ритуальные убийства существуют в воображении людей, убежденных в их существовании».

Профессора Bonhoffer, а также Bodeker, высказывают, что выводы Сикорского покоятся не на объективных данных, а являются личным вымыслом, ничем не обоснованным. Bonhoffer не считает даже нужным опровергать его. Научная совесть не позволяет ему критиковать то, что выходит за рамки науки.

Профессор Meyer заключает свою экспертизу словами: «То, что написал Сикорский, может служить, пожалуй, как остов интересного криминального романа, но никакого иного значения и ценности не имеет. Мне было чрезвычайно тяжело писать эту критику мнения заслуженного товарища по специальности. Только с сердечным сокрушением можно прочесть экспертизу Сикорского, ибо охватывает чувство, что человек, много работавший в области религиозных бредовых состояний и приобретший тем известность в широких кругах, сам ослеплен подобными же суевериями».

Профессор Forel с возмущением отмечает духовное родство «психиатрической науки» Сикорского с «теологической наукой» архимандрита Амвросия. «Заключение профессора Сикорского основано на словах архимандрита Амвросия, а не на объективных данных вскрытия. Я затрудняюсь назвать достойным именем такое ”психологическое” заключение; пусть это сделают другие. Одно для меня ясно: такая экспертиза решительно не имеет никакого значения. Это-то должно быть очевидно для каждого образованного человека. Достаточно сопоставить указание архимандрита, данные вскрытия и заключение Сикорского… Для этого нет нужды быть специалистом».

Последнее мнение, заключающее собою всю книгу, принадлежит двум венским профессорам. «Мы заявляли раньше доктору Шенфельду  [ Доктор Шенфельд (из Риги, убитый в прошлом году душевно-больным) перевел на иностранные языки все документы по делу Бейлиса и передал их на рассмотрение поименованных ученых. ]), что мы не можем представить критики экспертизы профессора Сикорского, потому что это вообще не психиатрическая экспертиза и поэтому психиатрической критике не подлежит. Теперь по ознакомлении с нею мы должны сказать, что нам вообще представляется невероятным, чтобы автором этой экспертизы был психиатр».

Бывший профессор Московского университета Вл. Сербский.