В предыдущем выпуске журнала[1] известный журналист Зоя Светова описала злоключения Елены П.[2], имевшей слабость к знаменитым женщинам, но натолкнувшейся на отсутствие взаимности со стороны объектов своего обожания – депутата Госдумы космонавта С.Е.Савицкой, а потом директора Государственного центра им. Сербского главного психиатра-эксперта Минздрава и т.д. Т.Б.Дмитриевой. Проведя из-за своей назойливости по отношению к ним два с половиной месяца в ПБ, как представляющая опасность (!), удерживаемая там по настоянию Дмитриевой (разумеется, недокументированному), вопреки мнению трех именитых профессоров-консультантов, последовательно подтверждавших неосновательность нахождения О.П.в больнице, она в конечном счете была выписана на амбулаторную терапию. Обида на Дмитриеву привела ее к попыткам подать на нее судебный иск. Нам удалось отговорить ее от этого.
Однако, нелепый случай пришелся на ее больное место: боязнь оказаться заштемпелеванной психиатрическим диагнозом с его социальными последствиями. Явившись в суд, получить его решение, она прочла свой диагноз, который – в силу небрежности секретаря – был ошибочно записан как «шизофреническое расстройство личности» вместо «шизотипическое расстройство личности». Она помчалась в ПНД с требованием уточнить диагноз, но там с ней обошлись грубо: «Сейчас соберем комиссию и оформим динамическое наблюдение». Сколько мы не убеждали ее, что речь идет о заведомой опечатке, сразу ясной для профессионала, она не успокаивалась и, не дожидаясь разрешения этого недоразумения, пошла на прием к той, кто ее уже выставлял с помощью охраны, - к Савицкой – жаловаться на Дмитриеву. Разумеется, разговор сложился далеко не так, как ей представлялось, и закончился тем, что – как написала тут же в своей заявлении Савицкая 28. 06.2007 г., - О.Попова бросила ей на стол пакет с тридцатью тысячами рублей со словами: « Это Вам за то, что я покрасила Вашу машину!». С полгода до этого белоснежную машину Савицкой кто-то измазал красной краской, а милиция никого не нашла. Савицкая вызвала охрану, милицию, скорую психиатрическую помощь, сдав Попову со своим заявлением: «О.Попова преследует меня телефонными звонками и попытками проникнуть в квартиру и при этом агрессивно себя ведет... Прошу оградить меня и мое имущество от дальнейших преследований и причинения вреда».
О.П. позвонила мне, когда за ней приехала скорая психиатрическая помощь, но мои подробные разъяснения коллегам неосновательности стационирования разбились о явный стереотип полицейского подхода. Тогда я предупредил администрацию больницы, не сомневаясь, что после первой истории ее не примут. Но О.П. была повторно стационирована в ПБ № 13 уже не с «шизотипическим расстройством личности», с которым была выписана полгода назад. Теперь скорая психиатрическая помощь, чтобы оправдать свои действия, поставила ей диагноз «параноидная шизофрения» и в качестве основания п. «а» ст. 29! Приемный покой ПБ № 13 продублировал это со следующим обоснованием: «неоднократно лечилась в ПБ № 13» (на деле один раз), «устроила ссору», «аффективно заряжена на борьбу за свои права»... На следующий день (29.06) ВКК меняет диагноз: «Обострение вялотекущего шизофренического процесса с гипоманиакально-паранояльной реакцией» и основания: п. «в» ст. 29. 4 июля суд соглашается с этим. 2 августа проф. В.Г.Ротштейн возвращается к прежнему диагнозу «шизотипическое расстройство личности», но пишет: «учитывая неадекватную оценку больной правомерности своего поведения и связанный с этим риск неадекватного поведения в будущем, следует рекомендовать продолжить стационарное лечение». 22 августа администрация больницы предоставила мне возможность встретиться с О.П. Беседа проходила первоначально в присутствии двух заместителей главного врача и заведующей отделением. В первое стационирование мы беседовали с ней спустя 2.5 месяца после стационирования, сейчас – на исходе второго месяца.
На этот раз О.П. выглядела понуро, послушно, одомашнено, плаксиво. Она подчеркивала, что согласна на амбулаторное лечение, так как препарат, который ей сейчас дают (сероквель), переносит незаметно, и что сама удивляется своему спокойному состоянию. Она подтвердила, что написала соответствующее заявление.
На вопрос: «Как Вы теперь относитесь к Дмитриевой?», ответила: «Дмитриевой для меня больше не существует», - «А Савицкая?» - «Она мне по-прежнему нравится. Такая принципиальная, решительная, энергичная». – «Вы не считаете свой визит к ней ошибкой, наивностью?» - «Мне очень хотелось поделиться с ней, я надеялась, что она защитит меня.» - «Как, Вы и сейчас к ней тепло относитесь?» - «Да, она не виновата, она такой человек.» - «Вы действительно измазали ее машину?» - «Нет». И здесь О.П., вопреки свидетельству самой Савицкой, о котором она знает, отвечает уклончиво-отрицательно, тихо плача.
Налицо все еще живая реакция обиды, разочарования и все же защиты обидчика, вопреки всякой логике, всякому здравом смыслу. Ничего похожего на агрессию не только в данный момент, но и на момент события, ставшего причиной стационирования.
Можно понять реакцию раздражения Савицкой в отношении крайне и длительно назойливой посетительницы, достававшей ее даже дома, а тут еще ущерб машине... Но как понять врачей-психиатров, которые увидели здесь опасность 29 «а»? Какую опасность представляет человек, который пришел возвратить значительную сумму денег по собственному почину? Никто не мог бы даже заподозрить ее.
Это неотличимо от реакции обманутой, отвергнутой и преданной любви, нередко включающей в себя и мелкое пакостничество. Это самое простое, лежащее на поверхности объяснение ни психиатрами, ни психологами не было полноценно рассмотрено, хотя влюбленность – всегда сверхценность, а у акцентуантов и тем более психопатов часто сопровождается нестандартным поведением.
Разумеется, корректно поставленный вопрос это: «Исчерпывается ли поведение О.П. психологически понятным образом?» Очевидно, что в данном случае фактором, значительно осложняющим ответ, является тенденциозность самих психиатров: все еще нередкая расширительность психиатрической диагностики, все еще далекое от установок МКБ-10 предвзятое отношение к гомосексуальности, все еще упрощенное понимание «психологизации», взаимоотношения психопатологических, патопсихологических и психологических механизмов, которые вовсе не исключают друг друга, и наконец, витающий над всем этим легко вычисляемый интерес высокого начальства.
Иной оппонент сможет обосновать в данном случае недопустимую попытку психиатров вмешиваться в немедицинскую проблематику, лечить от любви, притом платонической, считать гомосексуальную любовь бредом и вызвать еще и этим бурю возмущения.
На психопатологический характер реакции О.П. указывает характерное поведение в ответ на самым недвусмысленным и решительным образом выраженный отказ в ответной симпатии. Переключившись на какое-то время на Дмитриеву, О.П. продолжает навязывать свои чувства своей первой симпатии. Если это продолжится и после второго стационирования, то это будет, конечно, наиболее доказательным доводом в пользу паранояльной структуры ее поведения. В клиническом плане речь идет о социально активной и профессионально успешной женщине, отсутствие семьи у которой соответствует ее нетрадиционной ориентации. Очевидна склонность к циклотимным и ситуационным колебаниям настроения и сверхценным образованиям в рамках личностной акцентуации.
Но в любом случае, никакой опасности ни для себя, ни для окружающих, которая бы требовала принудительного стационирования, здесь не было и нет.
Нам говорят про первое недобровольное стационирование: она же бросилась под машину! Бедная Т.Б. так испугалась за нее, это же психотравма. А водитель? Для него это шок. Он мог задавить ее. Это грубая и очень опасная некритичность. Наконец, она же терроризировала Т.Б., от нее всего можно ждать, она опять может пойти куда угодно.
Опасность, послужившую причиной второго стационирования, нам обосновывают порчей имущества. Но разве есть какие-либо доказательства, кроме собственного признания О.П. в момент аффекта, которое она больше ни разу не подтвердила? Никто лучше психиатров не знает, как признание, эта инквизиторская «царица доказательств», может далеко отстоять от действительности, как часты, гетерогенны и гетероформны самооговоры. Вполне можно допустить, что впитывая как губка информацию о предмете своего обожания, О.П. располагала информацией о порче машины Савицкой.
Но главной здесь является совсем другая плоскость рассмотрения: долг врача, как и адвоката, не давать пациенту свидетельствовать против самого себя . Наконец, даже если это О.П. залила краской машину Савицкой, то разве можно сравнить денежный штраф или 15 суток административного задержания с уже двумя месяцами принудительного лечения в психиатрической больнице, сопряженного для нее с катастрофическим отношением к психиатрическому диагнозу, постановке на учет и социальными ограничениями, связанными с этим? Известно, что в связи с незначительностью содеянного, суд вообще может не выносить решение о принудительном лечении. Но наши суды, как и немалая часть наших психиатров, склонны к расширительному пониманию опасности, перестраховочному за счет больных. Этот профилактический подход естественным образом сопрягается с амбулаторной терапией, а отнюдь не принудительной стационарной, которая обычно психотравматична и заостряет психические расстройства.
Итак, перед нами еще один пример грубого произвола трактовки опасности, неоправданных и неадекватно обосновываемых принудительных стационирования и терапии. Но – кроме попирания судьбы конкретного человека – главное в нем то, что причастность высокого чина заставляет врачей, администрацию больницы, даже консультанта защищать совершенно несостоятельную версию опасности.
[1] Зоя Светова «Злоупотребление психиатрической властью в России – свидетельствует пресса» (НПЖ, 2007, 2, 87-89)
[2] Второе необоснованное стационирование заставило «Е.П.» отказаться от конфиденциальности. Речь идет об Ольге Поповой в Московской ПБ № 13