Юрий Осипович Домбровский
(1909 – 1978)
Родился в Москве. В 1932 г. по окончании Высших литературных курсов, арестован и выслан в Алма-Ату, где, работая в музее, написал роман «Державин». С 1936 г. трижды арестовывался органами ГБ Алма-Аты по ст. 158.10 (антисоветская агитация). После ареста 1939 года отбывал срок в колымских лагерях. В 1943 г. актирован из лагеря как инвалид, работал в Алма-Атинском театре, написал роман «Обезьяна приходит за своим черепом». В 1949-1954 гг. – в заключении в Озерлаге. «За эти 20 лет, - пишет он в 1956 году, - я ни разу не был виноват даже в простой неосторожности или оговорке – меня отучили их делать! – Но и доказать следствию за эти 20 лет я ничего не сумел, да и что, по существу, было доказывать? Даже и говорить было нечего, потому что следователи знали все лучше меня и старались только, чтобы я не мешался при оформлении еще одного пункта 10, еще одного дела. Но я мешал, и меня пытали – я ничего и никого не оговорил, и меня, как неисправимого («Он никогда не сознается!»), засунули в самые дальние и черные углы: так, я был на Колыме, на Дальнем Востоке и под конец – в страшном Тайшетском Озерлаге. Там я видел таких же, как я – не взявших на себя ничего, - и людей, сознавшихся в чем угодно и закопавших сотни. По их просьбе и от их имени я написал, вероятно, не одну сотню жалоб...». В 1964 г. Ю.Домбровский опубликовал роман «Хранитель древностей» в «Новом мире», а в 1978 г. – «Факультет ненужных вещей» во Франции на русском языке.
Реквием
Где ты, где ты, о прошлогодний снег?
Ф.Вийон
Животное тепло совокуплений
И сумерк, остроглазый, как сова.
Но это все не жизнь, а лишь слова, слова,
Любви моей предсмертное хрипенье.
Какой урод, какой хмельной кузнец,
Кривляка, шут с кривого переулка
Изобрели насос и эту втулку –
Как поршневое действие сердец?!
Моя краса! Моя лебяжья стать!
Свечение распахнутых надкрылий,
Ведь мы с тобой могли туда взлетать,
Куда и звезды даже не светили!
Но подошла двухспальная кровать –
И задохнулись мы в одной могиле.
Где ж свежесть? Где тончайший холодок
Покорных рук, совсем еще несмелых?
И тишина вся в паузах, в пробелах,
Где о любви поведано меж строк?
И матовость ее спокойных век
В минуту разрешенного молчанья.
Где радость? Где тревога? Где отчаянье? –
Где ты, где ты, о прошлогодний снег?
Окончено тупое торжество!
Свинья на небо смотрит исподлобья.
Что ж, с Богом, утерявшее подобье,
Бескрылое, слепое существо,
Вставай, иди в скабрезный анекдот,
Веселая французская открытка.
Мой Бог суров, и бесконечна пытка –
Лет ангелов, низверженных с высот!
Зато теперь не бойся ничего:
Живи, полней и хорошей от счастья, -
Таков конец – все люди в день причастья
Всегда сжирают Бога своего.
Чекист
Я был знаком с берлинским палачом,
Владевшим топором и гильотиной.
Он был высокий, добродушный, длинный,
Любил детей, но выглядел сычом.
Я знал врача, он был архиерей;
Я боксом занимался с езуитом.
Жил с моряком, не видевшим морей,
А с физиком едва не стал спиритом.
Была в меня когда-то влюблена
Красавица – лишь на обертке мыла
Живут такие девушки, - она
Любовника в кровати задушила.
Но как-то в дни молчанья моего
Над озером угрюмым и скалистым
Я повстречал чекиста. Про него
Мне нечего сказать – он был чекистом.
Известному поэту
Нас даже дети не жалели,
Нас даже жены не хотели,
Лишь часовой нас бил умело,
Взяв номер точкою прицела.
Ты в этой крови не замешан,
Ни в чем проклятом ты не грешен,
Ты был настолько независим,
Что не писал «Открытых писем».
И, взвесив все в раздумье долгом,
Не счел донос гражданским долгом.
Ты просто плыл по ресторанам
Да хохмы сыпал над стаканом,
И понял все, и всех приветил –
Лишь смерти нашей не заметил.
Так отчего, скажи на милость,
Когда, пройдя проверку боем,
Я встал из северной могилы,
Ты подошел ко мне героем?
И женщины лизали руки
Тебе – за мужество и муки?!