Излагаемая ниже история – сущий анекдот, но, тем не менее, не более чем рутина нашего времени. И когда не перестаешь ей удивляться, все чаще оказываешься в меньшинстве. Но ведь анекдотам не перестают смеяться.
Итак, перед нами человек 92 лет, но по-прежнему прямой, активный, настойчивый, человек строгих правил. Имеет дочь и двух сыновей. С 89 лет, после родственного обмена (по общему согласию) проживает в трехкомнатной квартире вместе с младшим сыном, невесткой и внуком. Там же проживает его жена, которая некоторое время назад перенесла инсульт, плохо ходит и фактически привязана к постели. Но она прописана в квартире дочери, и ее дееспособность никого не интересует. Вскоре после переезда начал утверждать, что невестка «колдунья», обкрадывает его и хочет отравить. Перетащил в свою комнату холодильник, принимал еду только от старшего сына и его жены. Несколько раз по инициативе младшего сына стационировался в ПБ, где в 2004 г. была проведена судебно-психиатрическая экспертиза, и решением суда признан недееспособным. Назначенный опекуном младший сын вскоре обратился в ПНД с просьбой о помещении отца в психоневрологический интернат, ссылаясь на невозможность совместного проживания. Отец обвинял его в краже денег, был агрессивен, нанес удары палкой его жене. Старший сын соглашался стать опекуном, но хотел разделить финансово-лицевой счет и получить комнату в квартире брата. Поэтому опекунский совет предложил взять опекунские обязанности дочери. Однако она категорически отказалась, утверждая при этом, что опасения отца о возможном отравлении «небезосновательны». В декабре 2004 г. опекуном назначен старший сын, а по заявлению дочери было возбуждено уголовное дело против жены младшего сына с обвинением в «нанесении (своему свекру) телесных повреждений в виде ушибов головы, лица, грудной клетки, ушибленных ран левого локтевого сустава и левой кисти, не причинивших вреда здоровью (данные СМЭ)». Допрошенный в качестве потерпевшего, старик заявил, что «Н. (невестка) постоянно провоцировала его»..., чтобы он «ругался на нее нецензурно». В тот день она выталкивала его из кухни, и когда он упал, «била тапочками примерно 8 раз».
Очевидцев происшествия не было. Показания заинтересованных лиц сильно отличались друг от друга. Так разногласия между детьми, корыстные интересы и закулисные приемы, о которых здесь не место рассказывать, вылились в уголовное «дело об избиении тапочками», череду судебных разбирательств и две судебно-психиатрические экспертизы для 92-летнего больного старика.
РАЗЪЯСНЕНИЯ СПЕЦИАЛИСТА-ПСИХИАТРА
относительно амбулаторной СПЭК
ГКПБ № 1 им. АЛЕКСЕЕВА от 9 марта 2005 г.
на Федорчикова Федора Павловича[1], 1913 г.рожд.
Настоящие разъяснения даны 5 мая 2005 г.
на основании запроса адвоката Розенфельда Михаила Юрьевича
для ответа на следующие вопросы:
1) можно ли считать ответ АСПЭК ГКПБ № 1 им. Алексеева на вопрос следствия о способности Федорчикова Ф.П. «правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для дела, и давать о них показания» обоснованным?
2) адекватен и обоснован ли диагноз Федорчикова Ф.П., выставленный ему 9 марта 2005 г. АСПЭК ККПБ № 1?
Заключение амбулаторной СПЭК на Федорчикова Ф.П. (далее Ф.Ф.) во многих отношениях является уникальным: уголовное дело возбуждается на основании показаний больного 92 лет, с психозом, деменцией и оформленной недееспособностью.
Из заключения следует, что Ф.Ф. длительно болеет гипертонической болезнью, психически заболел с 2002 г., т.е. с 89-летнего возраста, когда снизилась память, забывал выключить газ, воду, «набрасывался драться палкой, стулом, обнажался, пытался душить жену, когда та попросила деньги». «Стал подозрительным, считал, что его хотят отравить», что «провода в квартире натянуты не просто так». В 2004 г. был неотложно госпитализирован и более 2-х месяцев (апрель-май) лечился в ГКПБ № 1 им Алексеева. Незадолго до выписки была проведена экспертиза на предмет недееспособности и 16 июня 2004 г. решением суда Ф.Ф. признан недееспособным. В октябре 2004 г. более трех недель снова лечился в ГКПБ № 1 в связи с агрессивным поведением по бредовым мотивам в отношении снохи: «она колдунья», «подстраивает гадости», вместе с сыном обворовывает его, «пропадали тарелки, терка, хрустальная розетка». Был аффективно напряжен, легко раздражался. Выписан с улучшением. Через месяц, в декабре того же года получил телесные повреждения, которые в материалах уголовного дела фигурируют как побои со стороны снохи.
В представленном заключении, прежде всего, обращает внимание грубое расхождение между констатирующей и резюмирующей, заключительной частью. В констатирующей части отмечены явственные признаки как текущего психоза, так и деменции, т.е. слабоумия. Это видно даже из нелепого содержания бреда ущерба, обкрадывания: сын и сноха воруют у него деньги, сноха «ворует посуду, перетащила и увезла в Рязань». «Убежден в своих высказываниях, коррекции не поддается», «не всегда осмысливает задаваемые вопросы», «требует стимуляции, повторения их», «цели экспертизы не понимает и ею не интересуется», «застревает на несущественных деталях», «слова подбирает с трудом, лексикон беден, мышление торпидное», «к своему состоянию некритичен».
Три четверти обоснования диагноза эксперты заполняют второстепенными для ответа на вопросы следствия подробностями: субъективные жалобы на головные боли и головокружения, походка, эмоциональная неустойчивость и т.п. В этом ряду они пишут о «малопродуктивности мышления» вместо явной «непродуктивности», совершенно ясной из констатирующей части. В завершение эксперты переносят смысловой центр тяжести на отсутствие у Ф.Ф. «обманов восприятия (слуховых и зрительных галлюцинаций)» и «расстройств сознания», словно это нечто решающее и единственное для сделанного вывода. На самом деле, обманы восприятия не исчерпываются галлюцинациями. Значительно чаще психиатры имеют дело с так называемыми «бредовыми восприятиями», которые связаны с изначальным бредовым значением, пронизывающим всю ткань восприятия и определяющим это восприятие. Наличие активного бреда в отношении снохи у слабоумного больного, признанного недееспособным, делает его показания совершенно недостоверными.
Эксперты считают возможным на основании амбулаторного осмотра 9.03.05 значительно смягчить диагноз, выставлявшийся Ф.Ф. на основании более чем трехнедельного стационарного наблюдения его в КГПБ № 1 им. Алексеева за 4 месяца до этого (5.10 -28.10.2004), а именно:
диагноз больницы – «органическое заболевание головного мозга сосудистого генеза с бредовым синдромом и выраженными интеллектуально-мнестическими нарушениями»;
диагноз экспертов – «органическое р-во личности в связи с сосудистым заболеванием с интеллектуально-мнестическим снижением и психотическими нарушениями».
На первый непрофессиональный взгляд эти диагнозы различаются только «переменой мест слагаемых». На самом деле, это резкое снижение тяжести квалифицируемого расстройства. Диагноз больницы, как повсеместно принято, начинает с главного: диагноза болезни – это «органическое заболевание головного мозга сосудистого генеза с бредовым синдромом», а затем уже пишут на каком фоне это происходит. Это – «выраженные интеллектуально-мнестические нарушения». Эксперты же начинают с фона: «органическое расстройство личности» - это необратимый перманентный фон. Начинать формулировку диагноза с этого естественно, когда в картине состояния доминирует деменция (слабоумие). Но эксперты явно избегают этой формулировки, которая соответствует установленной больному судом недееспособности. За истекшее время уровень интеллекта больного не улучшился и не мог улучшиться: «выраженные интеллектуально-мнестические нарушения» в диагнозе больницы не могли превратиться в простое «мнестико-интеллектуальное снижение». По описанию самих экспертов у Ф.Ф. ярко выражены и сосудистый бред, и сосудистая деменция. Поэтому диагноз больницы адекватен: он соответствует принятым стандартам, последователен, иерархизирован и внутренне непротиворечив. Диагноз экспертов сформулирован путано, неупорядоченно, он нарушает клиническую традицию. Наличие психотических нарушений – это обстоятельство, требующее первоочередной и более дифференцированной квалификации, а именно: параноидный бред, бред ущерба, бред отношения. Все эти виды бреда описаны в констатирующей части заключения, но не вынесены в диагноз.
В качестве первого и центрального в диагнозе эксперты выставляют «органическое расстройство личности». Тем самым, они в качестве главного расстройства расценивают не бред ущерба, и не слабоумие, а эмоциональную лабильность от неадекватного веселья к раздражительности с кратковременными приступами злобы и агрессии. Этот диагноз в отличие от слабоумия связан лишь со снижением предвидения и планирования, а в отличие от бреда – только с подозрительностью. Чтобы смягчить грубое противоречие с собственным описанием реального психического состояния Ф.Ф., эксперты добавляют: «с интеллектуально-мнестическим снижением и психотическими нарушениями». Но эти два добавления делают ненужным, избыточным первый диагноз, т.к. по принятым в МКБ-10 правилам, диагноз должен сопровождаться шифровкой всех позиций. Таким образом, согласно этим правилам диагноз больницы это: F.01 и F.06.2, а диагноз экспертов: F.07.0 + F.01 + F.06.9 (неуточненное психическое расстройство).
Итак, из констатирующей части заключения следует, что Ф.Ф. с 2002 г. резко изменился и снизился в мнестико-интеллектуальном плане, начал высказывать бред ущерба и преследования по отношению к снохе и сыну, стал агрессивен к снохе. В 2004 г. состояние обострилось до необходимости неотложной госпитализации. Вся эта триада: агрессивность, бред и мнестико-интеллектуальное снижение приняли хронически прогредиентный характер, т.е., постоянно усугубляющийся. Это делает понятным и естественным оформление недееспособности. езко изменился и снизился в мнестико-интеллектуальном плане. с 2002 г. ны в диагноз.унным с защитой прав человека и работой пр
На вопрос суда, мог ли Ф.Ф. правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для дела и давать о них показания, эксперты отвечают редкостным, парадоксальным в отношении недееспособного человека образом: «мог правильно воспринимать фактическую сторону совершаемых с ним действий, давать формальные показания об этом, но не мог правильно понимать их значение».
Эксперты отвечают так, словно речь идет о восприятии как таковом, а не о «правильном восприятии». «Правильное восприятие» целиком и неотъемлемо интегрирует в себя определенное конкретное значение, которое принимается как адекватное. Например, когда человек говорит: «не уважали», «обижали», «оскорбляли», «били», «наносили побои», то здесь неизбежно присутствует субъективное значение. Отчет о восприятии, лишенном значения, выглядел бы как: шлепки тапочками такого-то веса с такой-то подошвой, которые оставили такие-то повреждения. Побои и повреждения тапочками звучат достаточно нелепо.
Восприятие всегда сопровождается определенным значением, связано с системой личностных установок, оно всегда личностно, воспоминание же еще в значительно большей мере субъективно. Свидетельские показания даже совершенно здоровых и нормальных людей, даже в отношении нейтральных для них обстоятельств могут быть крайне противоречивы и не всегда могут рассматриваться как безусловная истина. С установления этого факта началась психология свидетельских показаний. В судебно-психиатрической практике нередки, например, дела, затеваемые дедушками и бабушками о развращении зятем их малолетних внуков. За правдоподобием реалистических деталей стоит бредовая система, далекая от действительности.
Острая проблема облегченной возможности нарушения прав недееспособных их опекунами и их родственниками, конечно, всегда должна иметься ввиду, и мы обычно в состоянии достоверно обнаружить и доказать эти нарушения прав. Но в данном случае речь идет об отношениях со снохой, непосредственно увязанных в аффективно напряженную и давнюю бредовую систему, с полным отсутствием критики не только в силу бреда, но и в силу слабоумия и серьезного нарушения памяти. В ходе следствия 14.12.2004 Ф.Ф. путал даже имена сыновей: «06.12.04 пришел старший сын Виктор (на самом деле Владимир) и перевязал руку». В таких случаях о достоверности показаний говорить не приходится. Формулировка экспертов ««мог правильно воспринимать фактическую сторону совершаемых с ним действий, давать формальные показания об этом, но не мог правильно понимать их значение» является неадекватной и неуместной.
Пытаясь разделить восприятия и их значение, эксперты только запутывают суд и самих себя, так как вопрос следствия касался не восприятия, а «правильного восприятия». В рассматриваемом случае показания касаются отношений, составляющих содержание текущего хронического бреда и, таким образом, бредовых восприятий, отдифференцировать (отделить) которые от адекватных («правильных») невозможно.
Из сказанного следует, что Ф.Ф. не мог правильно воспринимать и припоминать фактическую сторону разбираемых судом обстоятельств и, следовательно, не в состоянии давать о них адекватные показания в суде.
Противоположный вывод экспертов не только не обоснован, а грубо противоречит констатирующей части собственного заключения. Видимость обоснования создается искусственно: ссылкой на отсутствие галлюцинаций и расстройств сознания с игнорированием явного и неизбежного в случаях наличия бреда бредового восприятия.
Диагноз, выставляемый экспертами Ф.Ф., - а это составляет содержание ответа на второй вопрос следствия, - невозможно признать ни адекватным, ни обоснованным. Без всякого убедительного обоснования, совершенно произвольно эксперты снижают квалифицируемую прежде Ф.Ф. степень слабоумия (вместо «выраженные интеллектуально-мнестические нарушения» - «интеллектуально-мнестическое снижение»), характеризуют психическую болезнь более расплывчатым обозначением (вместо «бредовой синдром» - «психотические нарушения») и неадекватно облегченно формулируют заглавную часть диагноза – «органическое расстройство личности».
Все это делает обоснование и выводы заключения экспертов в отношении совершенно ясного случая Ф.Ф. уникальным по своей несостоятельности как с формальной, так и с содержательной стороны. Необходимо либо предпочесть предшествующий диагноз стационара, либо направить больного на повторную комплексную психолого-психиатрическую экспертизу в Государственный научный центр социальной и судебной психиатрии им. Сербского.
Ю.С.Савенко
В судебном заседании были заслушаны психиатр ПНД № 13 Г.М.Соколов, судебный психиатр-эксперт ПБ № 1 В.Н.Харина и психиатр-специалист Ю.С.Савенко.
Психиатр диспансера, на основании динамического наблюдения за этим ярким запоминающимся пациентом, подтвердил свое убеждение о наличии у Ф.Ф. параноидного психоза на фоне сосудистого снижения. Это делает последнего совершенно несостоятельным в качестве участника процесса, на показания которого можно опираться.
Д-р Савенко подчеркнул, что, выступая с позиций профессиональных приоритетов, НПА России неоднократно, как и в данном случае, защищала обе стороны процесса. Так она накануне процесса посодействовала передаче опекунства от младшего сына старшему, из убеждения, что при выборе опекуна следует считаться с интересами и желаниями опекаемого, даже признанного недееспособным, даже когда его аргументация носит бредовый характер. Но опираться на показания, которые находятся в русле бредовых переживаний, считает профанацией.
Эксперт В.Н.Харина на основании наличия бредовой настроенности у Ф.Ф. не возражала против повторной экспертизы, и предложила ограничиться амбулаторной комплексной судебно-психиатрической экспертизой, учитывая возраст и здоровье Ф.Ф., с чем все согласились.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ПОВТОРНОЙ КОМПЛЕКСНОЙ АСПЭК
Государственного центра им. Сербского от 01.12.2005 г.
(2/3 текста заключения уделено анамнезу, обстоятельствам дела и показаниям свидетелей и 1/3 – сомато-неврологическому и психическому статусу, психологическому исследованию и обоснованию ответов на заданные вопросы).
На разрешение экспертов поставлены следующие вопросы:
Может ли Ф.Ф. правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для дела и давать о них показания? Страдал ли Ф.Ф. каким-либо психическим заболеванием в момент получения им телесных повреждений, если да, то каким именно, страдает ли им в настоящее время?
При настоящем обследовании в ГНЦ им. В.П.Сербского установлено следующее. СОМАТИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ: Высокого роста, пониженного питания. Ходит с палкой и посторонней помощью. На правой голени старые шрамы после ранения. Со стороны внутренних органов, по данным мед. документации, имеются: ИБС, атеросклеротический кардиосклероз, гипертоническая болезнь; атеросклероз сосудов нижних конечностей; хронический бронхит, пневмосклероз, эмфизема легких. Паховая грыжа; доброкачественная гиперплазия предстательной железы. Заключение ЛОР-врачей: «Тугоухость 2-3 ст.».
НЕВРОЛОГИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ: Реакция зрачков на свет вялая. Очаговой неврологической симптоматики нет. Заключение консультанта-невролога: «Энцефалопатия сосудистого генеза 2-3 ст. Распространенный остеохондроз позвоночника.
ПСИХИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ: Плохо слышит, говорит очень громко. Продуктивный контакт затруднен из-за выраженной тугоухости свойственного его возрасту снижения темпа восприятия и мышления, в связи с чем требуется повторение, разъяснение. Сознание не нарушено. Правильно ориентирован в месте, времени, собственной личности. Пояснил, что ему 15 ноября исполнилось 92 года, подчеркнул, что всю жизнь «не пил, не курил». Охотно сообщил, что служил 5 лет в период ВОВ в армии, «был артиллеристом», участвовал в битве под Сталинградом, имеет награды. Правильно назвал даты ВОВ, даты важных событий своей жизни. Память на текущие события снижена, запоминание нового материала затруднено, говорит, что на «школьные знания» память «держится» - в доказательство читает наизусть длинные стихотворения, при этом становится благодушным, на глазах слезы. Со стороны здоровья жалуется на «грыжу, перелом ноги и аденому», но знает, что происходит «экспертиза по психике». Причиной экспертизы называет ссору «с Валентиной Ивановной» (обвиняемой). Знает, что СПЭ определяет «дееспособность и невменяемость», «невменяемый – это умалишенный». Себя таковым не считает. Говорит, что его дважды необоснованно помещала сноха (обвиняемая) в «дурдом» - больницу им. Кащенко, а там «слабоумные и умалишенные». Подчеркивает, что «в третий раз ей это не удалось», т.к. врач отказалась «забрать» его в ПБ. Обращает также внимание на то, что вызванный (после одного из конфликтов) домой сыном и снохой милиционер «увидел обстановку, назвал их пошляками и ушел». Мышление обстоятельное, застревает на несущественных деталях, повторяет одни и те же субъективно значимые сведения. Внимание фиксировано на конфликтной ситуации в семье, неоднократно повторяет, что невестка (обвиняемая) принесла «насилие и горе», из-за нее получилась «сложная жизнь», «нервная жизнь», т.к. «недостаток с жильем». Говорит, что невестка хотела «завладеть всей кухней», называет ее озорницей, «бандиткой». Считает, что она хотела его отравить, т.к. угрожала ему этим, поэтому он «перетащил» холодильник из кухни к себе в комнату. Обвиняет ее также в том, что она «воровала посуду», «отнесла часть на другую квартиру», присвоила себе сережки жены (когда мыла ее в ванной, сняла, а потом не отдала), а позже – «еще и кольцо». С возмущением говорит (становится гневливым), что она хотела отправить его в «дом престарелых», при этом с иронией замечает, что она обещала, что он будет там «как в раю». Обижен также и на младшего сына, говорит, что хочет «отобрать» у него свою фамилию, т.к. тот «забирал у матери пенсию, а кормили мало»; при последнем конфликте «сын держал, а невестка била тапочками». Считает, что сын украл у него деньги из комнаты, когда он находился в ПБ («подобрал ключи» к двери и взял из «хельги»). Думает, что тот специально провел второй телефон («провода по потолку»), чтобы он (подэкспертный) не мог бы звонить в милицию. Считает, что «плохая сноха» избила его тапочками в кухне в 20 час. (5.12.04 г.) из-за того, что он «не поехал в дом престарелых». Доволен отношением к нему старшего сына и его жены, говорит, что они заботятся о нем и матери, «хорошая невестка» стирает, готовит им. Доверяет старшему сыну, назначенному опекуном (сам просил об этом, писал заявление в опекунский совет и мэру Лужкову Ю.М.). Хорошо относится к дочери, сочувствует ей, говорит, что она не смогла быть опекуном, т.к. много работает. Возмущается, что в опекунском совете долго решали вопрос с опекуном, настаивали на кандидатуре дочери, хотя и она, и старший сын просили, чтобы назначили его. Беспокоится о своей больной жене, говорит, сегодня она дома одна, а он ей оставил мало еды. Ориентирован в основных бытовых вопросах. Знает размеры пенсий, говорит, что пенсия «повышалась, повышалась с советских времен со 120 руб. и дошла до 6 тыс. руб.» (у него). Знает названия лекарств, которые принимает: «от давления энап» (говорит «анап») и «аминалон не от давления». Знает, что «теперь квартиры не дают, надо зарабатывать на покупку квартиры». Подчеркивает, что его не ставили в известность ни о СПЭ, ни о судебном заседании, признавших его недееспособным. К врачам экспертизы доброжелателен, уходя из кабинета, благодарит. Критические и прогностические способности несколько снижены.
При экспериментально-психологическим исследовании были использованы следующие методики: «10 слов», «исключение предметов», толкование условных смыслов пословиц и метафор, «самооценка», тест Люшера, а также психологическое наблюдение, клиническая беседа, анализ анамнестических сведений и материалов уголовного дела. Во время исследования подэкспертный охотно контактирует, однако продуктивное взаимодействие с ним значительно затруднено в связи с выраженной тугоухостью, а также в связи с естественной возрастной низкой скоростью переработки воспринимаемой информации. При этом анамнестические сведения о себе излагает последовательно, эмоциональные проявления адекватны контексту беседы. Тема исследуемых событий обнаруживает нерезко выраженную аффективную ригидность с элементами субъективной интерпретации некоторых моментов. В ходе выполнения экспериментальных заданий подэкспетный требует неоднократного напоминания инструкций, отмечается достаточно быстрое истощение психических процессов. Объем непосредственного запоминания низок. Отмечается доступность проведения несложных мыслительных операций с учетом постоянной дозированной помощи экспериментатора. Преобладает ориентация на конкретные связи; значительно сужен кругозор, снижен запас общих сведений. Вместе с тем, обнаруживается личностная активность, ориентация в несложных ситуациях и бытовых вопросах, стремление к разрешению возникшей конфликтной ситуации, а также потребность в поддержке и понимании. Таким образом, при экспериментально-психологическом исследовании на фоне интеллектуально-мнестического снижения с достаточно быстрым истощением психических процессов подэкспертного выявляется достаточная личностная активность с сохранением ориентировки в несложных ситуациях и бытовых вопросах.
Таким образом, комиссия приходит к заключению, что Ф.Ф. страдает и страдал в момент получения телесных повреждений (05.12.04 г.) сосудистым заболеванием головного мозга (церебральный атеросклероз, гипертоническая болезнь) с психическими нарушениями (органическое расстройство личности и интеллектуально-мнестическое снижение) с неустойчивостью состояния и склонностью к психогенно (ситуационно) обусловленным декомпенсациям, являвшихся поводом для стационарного лечения в ПБ в 2004 г. (ответ на вопрос № 2). Об этом свидетельствуют анамнестические сведения о наличии у него на протяжении многих лет гипертонической болезни, признаков дисциркуляторной энцефалопатии с церебрастенической симптоматикой, усилении в последние годы в условиях психогенно травмирующей семейной ситуации аффективной неустойчивости, повышенной раздражительности, возбудимости в сочетании с выявляющимися и при настоящем обследовании изменениями в интеллектуально-мнестической сфере по органическому типу (пониженная умственная работоспособность, снижение памяти, кругозора, замедленность и конкретность мышления, истощаемость психических процессов, пониженные адаптивные возможности, ограниченные способности понимания нюансов сложных ситуаций), а также склонностью к подозрительности, настороженности, эпизодической ситуационно обусловленной интерпретации реальных событий ( в виде характерных для сосудистых и старческих заболеваний опасений причинения вреда со стороны окружающих, отрывочных нестойких идей отношения, ущерба). Однако степень имеющихся в Ф.Ф. психических нарушений не достигает органического слабоумия и систематизированного бредового расстройства (сохраняются достаточная личностная активность и ориентировка в несложных ситуациях и бытовых вопросах, дифференцированное отношение к разным своим детям). В юридически значимый период (05.12.04 г.) у него не наблюдалось признаков временного психического расстройства (нарушения сознания, обманов восприятия и последующей амнезии (запамятования) случившегося, на допросах в процессе следствия и на очной ставке с обвиняемой он давал в целом однотипные показания, совпадающие со сведениями, сообщенными им родственникам на следующий день после произошедшего. Отмеченные у Ф.Ф. психические нарушения ограничивают его способность, но не лишают полностью возможности правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для уголовного дела, он может отражать фактическую сторону событий периода совершения в отношении него противоправных действий (05.12.04 г.) и давать показания, которые следует учитывать в сопоставлении с объективными материалами дела.
Доктор мед. наук, проф., 55 лет стажа, Т.П.Печерникова;
Канд. мед. наук, 11 лет стажа, Н.А.Качнова;
Психолог, 12 лет стажа, Ю.М.Мостовая;
Врач-докладчик: канд. мед. наук, 45 лет стажа, С.П.Разумовская.
Итак, ветераны Центра им. Сербского утверждают, что «критические и прогностические способности (только) несколько снижены», что «степень психических нарушений не достигает органического слабоумия и систематизированного бредового расстройства», словно несистематизированные бредовые расстройства не лишают способности понимать значение своих действий и руководить ими. Эксперты пишут о «склонности к подозрительности, настороженности, эпизодической ситуационно обусловленной интерпретации реальных событий (в виде характерных для сосудистых и старческих заболеваний опасений причинения вреда со стороны окружающих, отрывочных нестойких идей отношения, ущерба)», словно сосудистое или любое другое происхождение, в частности, тугоухость, отменяет бредовую настроенность или словно все старики с такими нарушениями имеют бредовую настроенность. Склонность к «нестойким идеям отношения и ущерба», если она как у Ф.Ф. длится годами, является, наоборот, стойкой бредовой настроенностью. Если же вспомнить перетаскивание холодильника в свою комнату, чтобы не отравили, отчетливые бредовые восприятия в отношении невестки, то ясно, что речь идет о бреде отношения, обкрадывания, отравления. Наконец, эксперты пишут, что у подэкспертного «не наблюдалось признаков временного психического расстройства (нарушения сознания, обманов восприятия и последующей амнезии случившегося)». Но этого у них не спрашивают, так как речь идет о хроническом расстройстве. Диагностированные экспертами Центра им. Сербского «органическое расстройство личности и интеллектуально-мнестическое снижение» оцениваются ими как легкие. Если иметь ввиду соответствие возрастной норме, то для 92 лет у нас нет нормативов, мало кто доживает до такого возраста, - это на 10-20 лет больше обычного срока жизни и, в силу этого контраста, эмоционально располагает к значительному снижению предъявляемых требований. Однако поправка на возраст не отменяет результатов по IQ, которые в силу одних только отмеченных медлительности и ригидности были бы совсем низкими. Но психолог, в нарушение инструкции, не приводит никаких конкретных примеров по результатам тестов, а без этого теряется всякая убедительность его заключения.
ИЗ ПРИГОВОРА МИРОВОГО СУДЬИ
от 6 февраля 2006 г.
«..Суд исключает из обвинения Н. ушиб локтевого сустава и считает установленным тот факт, что Н. нанесла потерпевшему Ф.Ф. несколько ударов комнатными тапочками по различным частям тела, причинив физическую боль, по следующим основаниям.
Обвинение Н. в части ушиба локтевого сустава основано на показаниях потерпевшего Ф.Ф., данных им на предварительном следствии...
Так из материалов дела, а именно медицинской справки из травмотологического пункта при поликлинике № 35 г. Москвы и заключения экспертизы № 862 от 28 марта 2005 года следует, что у Ф.Ф. имеется ушиб левого локтевого сустава.
Из показаний потерпевшего Ф.Ф., данных им в судебном заседании и из показаний его жены следует, что к Ф.Ф. был поврежден правый локтевой сустав. Данные противоречия в ходе судебного разбирательства устранить не удалось.
Оценивая показания подсудимой о том, что она не носила потерпевшему Ф.Ф. несколько ударов комнатными тапочками по голове и телу, а потерпевший получил данные телесные повреждения сам, когда бился головой, в результате конфликта, произошедшего 5 декабря 2004 года, примерно в 13 часов, суд им не доверяет, поскольку они опровергаются показаниями потерпевшего Ф.Ф., который в целом давал последовательные, подробные показания, с учетом своего возраста (92 года) о том, что Н. нанесла ему несколько ударов по голове и телу комнатными тапочками 5 декабря 2004 года, примерно в 20 часов, показаниями жены потерпевшего о том, что на следующий день после произошедшего, т.е. 6 декабря 2004 года, потерпевший Ф.Ф. жаловался на боль в голове, а также говорил о том, что Н. избила его комнатными тапочками. Не доверять показаниям потерпевшего и свидетеля у суда оснований не имеется. Кроме того, в своем заявлении в ОВД, потерпевший Ф.Ф. указывает дату и время совершения в отношении него преступления – 5 декабря 2004 года, примерно 20 часов. Оснований не доверять показаниям потерпевшего в части даты и времени совершения в отношении него преступления у суда нет. Оснований для оговора судом не установлено. Версию подсудимой суд расценивает как ее защитную версию, направленную на то, чтобы избежать ответственности за содеянное.
Также суд критически относится к показаниям свидетеля Ф.В., поскольку он является мужем подсудимой и его показания направлены, по убеждению суда, на то, чтобы помочь Н. избежать уголовной ответственности за содеянное.
Исходя из изложенного, суд считает, что Н. 5 декабря 2004 года, примерно в 20 часов, умышленно нанесла Ф.Ф. побои, причинившие физическую боль, но не повлекшие последствий, указанных в ст. 115 УК РФ.
На основании изложенного, руководствуясь ст.ст. 306, 307, 308 и 309 УПК РФ, мировой судья
ПРИГОВОРИЛ:
Признать Н. виновной в совершении преступления, предусмотренного ст. 116 ч. 1 УК РФ и назначить ей наказание в виде штрафа в сумме 2500 (две тысячи пятьсот) рублей.
Меру пресечения Н. до вступления приговора в законную силу оставить в виде подписки о невыезде с места жительства.
Вещественное доказательство – комнатные тапочки, серого цвета, 42 размера, хранящиеся на ответственном хранении у потерпевшего Ф.Ф., - оставить по принадлежности».
Мировой судья Павлова И.П.
ИЗ АПЕЛЛЯЦИОНОЙ ЖАЛОБЫ
«...Приговор считаю незаконным, необоснованным и подлежащим отмене в связи с несоответствием выводам суда, изложенных в приговоре фактическим обстоятельствам уголовного дела (с. 379 УПК РФ)...
Показаниям потерпевшего Федорчикова Ф.П. суд доверяет «поскольку они в целом согласуются между собой, последовательны и непротиворечивы».
При этом суд считает, что личные неприязненные отношения, сложившиеся между потерпевшим и подсудимой, не являются причиной оговора последней. Приговор не содержит каких-либо пояснений к такому выводу.
Между тем, личные неприязненные отношения всегда являлись поводом к оговору, тем более, если учесть, что они носили давний и крайне враждебный характер, подогревались детьми потерпевшего, действовавшими из корыстных побуждений, что подтверждается приобщенными к материалам дела протоколами заседания опекунской комиссии при ПНД № 13, о чем подсудимая и ее муж Федорчиков Виктор Ф. давали показания на следствии и в суде.
Согласно показаниям в суде эксперта-психиатра Хариной: «у него (потерпевшего) бредовая настроенность в отношении невестки...», что было очевидным при непосредственном общении с Ф.Ф. в суде.
Показания потерпевшего об обстоятельствах происшествия носят крайне противоречивый характер...
Таким образом, к показаниям потерпевшего суд проявил избирательный подход, использовав в приговоре лишь те, которые свидетельствуют против подсудимой, не учитывая их крайнюю противоречивость, а также выводы экспертов-психиатров от 1 декабря 2005 года, согласно которым восприятие и способность потерпевшего правильно описывать события ограничены.
Из материалов дела следует, что очевидцев происшествия не имелось, а свидетели – заинтересованные в исходе дела лица...
...Допрошенный в суде законный представитель потерпевшего Федорчиков Вл.Ф. (старший сын) не отрицал, что опекунская комиссия при ПНД № 13 ранее отказывала ему в опеке над отцом в связи с его претензиями на жилую площадь последнего, а также с незаконным снятием денег с банковского счета отца, что подтверждает корыстный характер его действий. По существу дела никаких показаний свидетель не давал.
Не понятно, какие подтверждения вины Н. содержатся в протоколе осмотра места происшествия. В нем прямо указывается, что следов борьбы обнаружено не было. Комнатные тапочки имеются в любом доме. Каких-либо следов в виде пятен крови потерпевшего на них не обнаружено, их осмотром в суде установлено, что они изготовлены из мягкого материала, что даже при условии нанесения ими ударов по голове и телу, причинить нарушение целостности телесной ткани невозможно.
Несмотря на то, что суд в соответствии со ст. 14 ч. 3 УПК РФ исключил из обвинения Н. ушиб локтевого сустава, установление наличия у потерпевшего локтевой травмы до 05 декабря 2004 года являлось для Н. крайне важным, поскольку очевидно, что потерпевшая сторона умышленно привязывает застарелую рану левого локтя к событиям 05 декабря 2004 года.
Согласно приговору, суд «не нашел состоятельной ссылку Н. на тот факт, что травма левого локтевого сустава получена потерпевшим в ноябре 2004 года, т.е. до 05 декабря 2004 года, поскольку в медицинской карте не описано травма какого локтевого сустава имелась у потерпевшего. Врач Соколов показал, что он потерпевшего не осматривал, сделал запись со слов Ф.Ф., поэтому достаточных данных, свидетельствующих о том, что в ноябре 2004 года у потерпевшего уже имелась травма локтевого сустава, суду не представлено».
Считаю данный вывод суда неправильным. Наличие травмы локтя у потерпевшего полностью подтверждается совокупностью доказательств.
Материалами дела установлено, что потерпевший имел травму одного, а не двух локтей.
На предварительном следствии и в судебном заседании Н. утверждала, что травму локтя потерпевший получил ранее, чем 05 декабря 2004 года, описывала обстоятельства, при которых травма была получена. Эти показания подтверждены ее мужем Ф.В. Объективно они подтверждаются записью врача Соколова за 18 ноября 2004 года в карте из психоневрологического диспансера № 13 г. Москвы о том, что Ф.Ф. «по бредовому трактует ушиб локтя, когда открывал дверь в комнату и упал, но считает, что это проделки сына и сожительницы». Запись сделана со слов пациента. Придумать эти обстоятельства врач Соколов не мог. Кроме того, согласно консультативному заключению специалиста, судебно-медицинского эксперта Проценкова, которое суд приобщил к материалам дела, гранулирование раны происходит не менее чем за 10 дней. Таким образом, ее причинение с учетом, что в травмотологический пункт потерпевший обратился 7 декабря 2004 года, возможно в 20-х числах ноября, но никак не 5 декабря 2004 года.
Таким образом, не вызывает сомнения тот факт, что рана локтя у потерпевшего имелась задолго до 05 декабря 2004 года, а потерпевший и его дети умышленно приписывают ее получение в этот день в целях оговора Н. ...».
Адвокат М.Ю.Розенфельд
Итак, подана апелляция, дело продолжается, участники процесса уже потеряли – каждый – как минимум по 25 часов...
По большому счету, дело не в физической боли, конечно, невозможной от шлепков мягкими домашними тапочками, не в кровоподтеках от этого и тому подобных явных оговорах под имеющуюся статью закона, а в самих шлепках, как социальной символике унижения достоинства человека патриаршего возраста.
Но если психически здоровые и еще молодые люди склонны к столь грубым оговорам, то какова достоверность показаний их преклонного возраста отца с несомненным давним бредовым восприятием?
Игнорирование очевидного, нечувствительность к нелепости настолько грубы, что невольно указывают на свою причину: наличие вне-профессиональных факторов. А это уже за пределами психиатрии.
Из собственно профессиональных грубых ошибок назовем две, давно и неоднократно озвученных и традиционных для Государственного Центра им. Сербского.
Первая – это, как подробно показал Н.Г.Шумский в монографии «Диагностические ошибки в судебно-психиатрической практике» (на примере деятельности Института судебной психиатрии им. Сербского), перенос центра тяжести рассмотрения на изучение обстоятельств дела на уровне плохих следователей. Здесь это две трети текста. Это как раз и позволяет резко расширить возможности манипулирования – акцентировать, что угодно.
Вторая – как отметила высокоавторитетная комиссия, проверявшая Институт им. Сербского еще в 1956 году (проф. В.А.Гиляровский, проф. Д.Д.Федотов и др), это отрыв о общей психиатрии. Отсюда игнорирование бредового восприятия, трактовка в качестве психотического только систематизированного бреда и многое другое. Все это плоды завоеванного монополизма, который мстит за себя сам.
Отсюда и реплика судьи: «Где же ваша наука, что такие разноречия?». Реплика справедлива, но не ставит точки. Судья сам должен выбрать лучше обоснованное.
[1] Фамилия изменена