От редактора. Приводимое ниже разъяснение профессионалов для суда противоречивых заключений четырех экспертиз - трех комплексных психолого-психиатрических и одной психологической – представляет многосторонний интерес не только для судебных психиатров, психологов, юристов. Разбираемая ситуация имеет всеобщий интерес. Здесь и невозможность уйти из рядов мафии из-за сращивания с ней офицерского корпуса правоохранительных органов, и вошедшая в поговорку гибкость экспертов де факто главного судебно-психиатрического учреждения страны – Государственного центра социальной и судебной психиатрии им. Сербского, добившегося полной монополии на эту деятельность, какой не было даже при советской власти. – А вне состязательности судебно-психиатрическая экспертиза стремительно деградирует. Эксперты Центра им. Сербского быстро, как по команде, меняют позицию в пользу мафии, не считаясь с фактами и собственным коллегой. В мае 2005 года по НТВ прошел большой телерепортаж об этом деле с демонстрацией видеоархива тольяттинской преступной группировки (объединяющей около 80 человек), попавшего в руки следствия. На встрече кряжистых «братков» активный участник – генерал МВД.
по судебным экспертизам, проведенным по уголовному делу
на Хамидуллина Расыха Хабировича, 1962 г.рожд.,
обвиняемого по ст. 105 ч. 1 УК РФ
Настоящее заключение дано 20 января 2005 г. по запросу адвоката Завгороднего А.Н. на основании представленных им:
для ответа на вопросы:
Амбулаторная комплексная СППЭ от 19.02.2002 г. характеризуется значительной неполнотой представленного заключения:
описание неврологического статуса, несмотря на богатый пост-травматический анамнез, описанный самими экспертами, ограничивается одной строкой;
характеристика психического статуса, несмотря на потребовавшееся лечение в ПБ, занимает 2/3 одной страницы из 8 страниц заключения;
изложение психологического исследования обесценивается отсутствием перечня использованных методов, особенно наиболее здесь важных личностных тестов и тестов, направленных на объективизацию аффективной сферы, и отсутствием психологического анализа ситуации до, непосредственно накануне и в момент инкриминируемого деяния;
обсуждение и обоснование – необходимая часть любого акта – полностью отсутствуют;
в сделанном заключении очевидным образом не учтены ни посттравматический фон, ни длительность и интенсивность стрессовой ситуации, ни имеющиеся данные о деперсонализационных, дерелизационных и других психических расстройствах.
Заключение не только неполно по форме, оно содержит грубое несоответствие данных констатирующей части выводам, которые – минуя обоснование – игнорируют посттравматический фон, тяжесть аффективных расстройств, наличие деперсонализационных и дерелизационных расстройств, характерную заторможенность и чувство бессилия после убийства и необходимость психологического анализа ситуации.
Стационарная комплексная СППЭ 12.11.2002 г., несмотря на большое число вопросов (12 вместо обычных 5), характеризуется полнотой и аргументированностью психиатрической части заключения, опирающегося на весь массив констатирующей части.
Однако психологическая часть заключения написана слишком кратко, без перечня использованных методов, без каких-либо конкретных примеров. Вывод об изменении личности подэкспертного, сделанный на основании «психологического анализа, направленной беседы, результатов биографического метода» и данных экспериментально-психологического исследования, является спорным, в связи с длящейся психотравмирующей ситуацией и вызванным ею субдепрессивным состоянием. Психолог во всем присоединился к мнению психиатров и проигнорировал ряд обращенных к нему вопросов, включая вопрос о физиологическом аффекте. Это обстоятельство вызвало дополнительный запрос адвоката (9) еще с пятью вопросами, ответ на которые ограничился только одним.
Вторая, стационарная комплексная СППЭ 19.12.2002 г. непонятным образом опирается в большей мере на амбулаторную экспертизу, чем на первую стационарную комплексную СППЭ, состоявшуюся за месяц до нее.
В результате, некоторые ключевые для анализа и выводов заключения данные изложены менее полно и ясно, чем в предыдущем стационарном заключении. Например, момент с открыванием дверей Глухову накануне его убийства описан так, что возникает впечатление двух противоречащих друг другу версий. То ли подэкспертный открыл дверь на стук Глухова из-за опасения его встречи с женой и падчерицей, то ли он вышел с ружьем до его стука с суицидальной целью. Между тем, в предшествующей экспертизе указано, что он вышел в тамбур, что естественным образом объединяет эти показания.
В анамнезе полностью опущен вопрос, почему подэкспертный не служил в армии. Сказано, что были нокауты и нокдауны, но вместо необходимых в таких случаях целенаправленных исследований, эксперты здесь и далее ограничились ссылками на самого подэкспертного – «к врачам не обращался», «последствий не описывает», «больным себя не считает».
Полностью отсутствует обязательная обосновывающая часть заключения. Ее заменяют два слова – «на основании изложенного». В результате, эксперты – в противоречие с констатирующей частью собственного заключения – пишут об отсутствии у подэкспертного в момент убийства и непосредственно перед ним признаков нарушенного сознания, хотя признаки его сужения и диссоциации присутствуют в констатирующей части и использованы экспертом-психологом Куликовой Е.В. в ее ответе на 5-ый вопрос следователя.
Заключение экспертов-психиатров содержит курьезную несообразность: они пишут, что подэкспертный во время совершения инкриминируемого деяния «не страдал каким-либо психическим расстройством», а во время проводимой ими экспертизы обнаруживает признаки посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). Получается, что два с половиной года угроз и избиений, которым подвергались подэкспертный и его семья, не вызвали у него никаких психических расстройств, не вызвала никаких психических расстройств и ситуация непосредственно перед и в момент убийства, а возникли эти психические расстройства в форме ПТСР в результате самого убийства и последующего года его переживания. Сомнительно, чтобы такое могло произойти с одним и тем же человеком. - Тот, кто спокойно выдержал два с половиной года угроз и два тяжелых избиения и хладнокровно осуществил убийство, не дал бы ПТСР на само убийство. Между тем, эксперты-психиатры тут же, вслед за признанием ПТСР, приводят данные, выходящие по своей клинической структуре за пределы ПТСР, как то: «периодически появляющиеся суицидальные мысли, опасения за свое будущее», но пренебрегают ими на том основании, что они не сопровождаются какими-либо психотическими переживаниями и «ограничиваются невротическим уровнем». Эта зафиксированная ими самими реакция проливает свет на личность подэкспертного и его психическое состояние до и в момент убийства. Эта важнейшая часть заключения настолько разительно отличается от констатирующей части, словно ее написали дркгие эксперты. Отмеченные грубые противоречия, допущенные экспертами-психиатрами второй СППЭ, вызывают удивление.
Амбулаторная судебная психологическая экспертиза 08.04.2004 г., как следует из ее текста, опиралась в соответствии с постановлением следователя, в первую очередь, на материалы уголовного дела, увеличившегося с 2 до 5 томов, и историю болезни № 4765 ПБ № 1 им. Алексеева. Заключение начинается с пересказа выводов амбулаторной и стационарной СППЭ в Центре им Сербского. О совершенно других выводах стационарной СППЭ в ПБ им. Алексеева здесь умалчивается, словно ее не было. Таким образом, эксперты хотели облегчить свою задачу, чтобы создать нужное впечатление и не полемизировать с принципиально другими выводами, которые приводятся в резко усеченном виде в последующем тексте. Анамнез описан значительно короче, чем во всех предшествующих экспертизах. Новшеством экспертизы является цитирование свидетельских показаний. Из 13 приводимых свидетельских показаний только 1 – в пользу Хамидуллина. Это свидетельство его брата, но его дезавуирует своими показаниями мать Хамидуллина. Психологический анализ этой драматической ситуации полностью отсутствует.
Эксперты приводят показания Березина Г.И., Кузменко Л.Г. и Лизюкова В.А., давно знавших подэкспертного и характеризующих его как честолюбивого жесткого человека, показания Гурьянова С.А. и Гущина А.В., последний из которых показал, как спровоцировал три выстрела Хамидуллина. Наконец, показания самого Онищенко С.А., лидера противостоящей Хамидуллину группы, которые переворачивают ситуацию наоборот. Согласно этим показаниям, это Хамидуллин избил его, а он вынужден был, откупаясь, подарить ему джип. Собственно, показания Онищенко проливают свет на все прочие показания. Вполне посильно объективно выяснить, кто сильнее, кто кому реально угрожал, Хамидуллин – Онищенко или Онищенко – Хамидуллину. Психологический и социально-психологический анализ также позволил бы высказаться с достаточной определенностью. Между тем, эксперты легко игнорируют не только анализ своего коллеги Куликовой, но все данные, послужившие ей основанием для него, а в качестве основной опоры принимают более поздние показания группы свидетелей, хотя эти показания переворачивают смысл происходившего, противореча здравому смыслу. Следует помнить, что научная психология свидетельских показаний началась с классического эксперимента Вильяма Штерна, который доказал их очень невысокую адекватность.
Если бы Хамидуллин заманивал Глухова для того, чтобы убить его, мы располагали бы соответствующей фонограммой. Если бы Хамидуллин угрожал Онищенко и был его реально сильнее, депрессия была бы у Онищенко, а не Хамидуллина, Хамидуллин не отдал бы квартиру и дачу, и можно было бы удостоверить получение им в подарок от Онищенко джипа, убийство произошло бы не в квартире Хамидуллина и т.д.
Грубо противоречат констатирующей части собственного заключения выводы экспертов, что «описание Хамидуллиным своего психологического состояния» и «особенностей его динамики» в период, непосредственно предшествующий совершению инкриминируемых ему действий, т.е., «в период, предшествующий появлению Глухова, в момент его прихода и непосредственного контакта с ним», «не соответствует психологически достоверной феноменологии» и «не согласуется с другими данными материалов уголовного дела». Эксперты обосновывают это мнение следующими обстоятельствами:
1. «Информация, полученная супругой Хамидуллина в милиции, объективно являлась достаточно нейтральной и не свидетельствовала о непременной эскалации конфликта, не могла послужить непосредственной причиной возникновения ощущения субъективной безысходности и непереносимости положения с учетом всей динамики конфликта» (с. 16).
Во-первых, значим сам вызов Онищенко и Глухова к следователю: Хамидуллин, в отличие от психологов-экспертов, знает и помнит, что бывает за то, что потревожил, пожаловался, даже упомянул. Его жена уже однажды забирала обратно заявление, мать отказалась подтвердить сходные данные, - ей жить в Тольятти. Как можно делать вид, что не существует этих неписанных правил, которые все знают.
Наконец, формально невинно и спокойно звучащая информация, совершенно ясно указывает на то, что на деле милиция «умывает руки», ее заверения понятным образом обозначают, что никакие действенные меры не будут тотчас приняты, и подэкспертный понимает, что остается наедине, а значит во власти превосходящих сил Онищенко. Подэкспертный не может не видеть, что все инстанции, начиная с охранной фирмы, потом милиции, а потом следствия и т.д. предпочитают в случае так наз. разборок устраняться, оставлять дело на самотек, занимать чисто формальную позицию, не защищать тех, кто уходит из организованных преступных группировок.
2. «Факт деловых переговоров по телефону о скором визите Глухова исключает фактор внезапности». Действительно, ни о какой внезапности говорить не приходится. Поэтому вообще принципиально неверно ставить вопрос о роли внезапности. Надо ставить вопрос о выносливости личности не к внезапности, а к ожиданию неотвратимого и уже приближающегося события. Это неизмеримо более сильный стрессор. Хорошо известно, например, что при начинавшихся погромах ожидание погромщиков нередко приводило к такому эмоциональному напряжению, такой тревоге, что люди кончали самоубийством. Если бы подэксперный был астеничным, зависимым, эмоционально лабильным субъектом, он бы одинаково сильно дезорганизовывался как на внезапность, так и на ожидание. Но подэкспертный, как он описан самими экспертами, стеничный, «самостоятельный» человек, склонный к «аффективной ригидности, фиксациям на негативных событиях и переживаниях», «возможностью последующего отреагирования эмоционального напряжения в эмоциональных вспышках» (с. 15). Такие личности хорошо переносят внезапность, но беспомощны перед ожиданием. Более того, аффективное напряжение у них – в силу ригидности аффекта – долго накапливается и тем вернее достигает критической массы, чреватой взрывом. Отсюда их общеизвестная взрывчатость. Эксперты, заговорив об отсутствии фактора внезапности, сами себя увели в сторону.
3. С другой стороны, эксперты апеллируют к тому, что «факт деловых переговоров по телефону о скором визите Глухова... свидетельствовал о сохранности способности целенаправленной деятельности, отсутствию фиксации на декларируемых переживаниях чувства безысходности с решением покончить жизнь самоубийством». Ровно наоборот. При сохранении способности к целенаправленной деятельности в ситуации убийства не возникло бы и тени побуждения звонить и советоваться - что делать?! Это отражает элементарную растерянность в силу аффективного, а не хладнокровного состояния. Все последующее длительное депрессивное состояние подэкспертного непосредственно подтверждает это. В силу этого, необходимо учитывать не просто целенаправленную деятельность, а уровень этой целенаправленности. Полная бессмысленность, полное отсутствие целенаправленности – сфера психиатрии, а не психологии. Более того, даже в психиатрической клинике больные с явными нарушениями сознания, даже спутанным сознанием, отвечают в плане задаваемых вопросов, а не совсем «в сторону». Ответы совсем «мимо» или «рядом» чаще признак попыток симуляции, в силу наивных представлений о том, как ведет себя психически больной. Поэтому диапазон «целенаправленности» огромен и поведение «в плане ситуации», тем более «в плане защитной ситуации», подобно ответам « в плане вопроса», и не исключает физиологического аффекта.
Между тем, эксперты говорят также об «отсутствии фиксации на декларируемых переживаниях чувства безысходности с решением покончить жизнь самоубийством». Опять-таки, ровно наоборот, - если бы у подэкспертного отсутствовала фиксация на описываемой ситуации или если бы у него отсутствовало депрессивное переживание этой ситуации, мы бы ставили вопрос о его психическом нездоровье, об отсутствии критичности. Формулировка – «декларирование переживания чувства безысходности» - отражает грубую тенденциозность, потому что переживание безысходности, когда к тебе стучатся, чтобы в самом лучшем случае избить до сотрясения головного мозга и третий раз сломать нос, да еще кричат – «ну, на этот раз конец тебе пришел, татарин!» - это совершенно естественная и фактически универсальная реакция. Что касается заявления о намерениях в описываемый момент накануне прихода Глухова покончить жизнь самоубийством, то реальное чувство безысходности у «застревающей личности» в условиях длительной психотравмирующей ситуации, в момент напряженного ожидания по меньшей мере тяжелого избиения, не является искусственным, нелепым, не позволяет утверждать, что оно «декларативно». Суицидальный риск в таких случаях вполне реален. Это подтверждает и затяжное депрессивное состояние подэкспертного в последующем.
4. Наконец, эксперты аргументируют свою трактовку якобы несоответствием динамики состояния подэкспертного в период инкриминируемого деяния психологически достоверному развитию переживаний. Эксперты словно исповедуют один единственный алгоритм динамики состояния у различных характерологических типов. Последовательность, изложенная подэкспертным, комментируется ими крайне неубедительно, искусственно.
«Состояние полной безысходности» - возникает якобы «без существенных дополнительных внешних фрустрирующих воздействий» (но мы показали, что это совсем не так: см. пункт 1).
Затем, «острый, но неопределенный страх с неясной направленностью» - «но» здесь неуместно, т.к. острый страх и неопределенный страх это очень частое сочетание.
А затем «с преобладающей злобой в отношении Онищенко» - подчеркивание экспертами «с отреагированием не на Онищенко, в отношении которого происходит кумуляция эмоционального напряжения, а на Глухова» совершенно неуместно, т.к. именно такого рода отреагирование является банальным типовым образом действий: больной приходит убить намеченную жертву, а убивает в случае ее отсутствия того, кто сидит на ее месте. В данном случае Глухов – не просто «козел отпущения», он – главный помощник Онищенко, его второе «Я», он сам обидчик, который избивал и унижал, Онищенко и Глухов легко сливаются в одно целое.
Эксперты рассуждают здесь, отдавая приоритет когнитивным, а не конативным, т.е. интеллектуально-познавательным, а не аффективно-мотивационным чертам личности. Но интеллектуально-познавательные способности снижаются в таких ситуациях. Таким образом, эксперты рассуждают не в соответствии с конкретными личностными особенностями в конкретной ситуации, а формально логически по отдельным фрагментам.
Более того, эксперты не оперируют при этом другими версиями, не обсуждают наиболее вероятный ход событий от каждого очередного конкретного момента, а оценивают все так, словно все ведут себя в таких случаях одинаково.
5. И последний довод экспертов - это «неспособность подэкспертного при достаточном интеллектуальном уровне и доступности саморефлексии, раскрыть и индивидуализировать особенности своих переживаний, и некоторая противоречивость и непоследовательность в изложении своих действий и побуждений в период правонарушения и непосредственно перед ним, зависимость его ответов от направленности вопросов». Хорошо известно, что депрессивные и особенно тревожные состояния снижают интеллектуальные способности, иногда вплоть до транзиторного слабоумия. Психологические исследования всех предшествующих экспертиз показали определенное снижение уровня мыслительных достижений и сниженный фон настроения у Хамидуллина. Между тем, эксперты представляют дело таким образом, словно «раскрыть и индивидуализировать особенности своих переживаний» для подэкспертного было бы более естественным, а «зависимость его ответов от направленности вопросов» является чисто защитным приемом, а не естественным проявлением сохраняющейся субдепрессивной настроенности. По нашему мнению, именно «неспособность раскрыть и индивидуализировать особенности своих переживаний» и «зависимость ответов от направленности вопросов» являются в данном случае невербальным доказательством версии самого подэкспертного.
Заключая свои доводы, эксперты полностью игнорируют все многочисленные основания, на которые опиралось заключение их коллеги, эксперта-психолога из Центра им. Сербского в последней комплексной психолого-психиатрической экспертизе.
Эксперт-психолог Куликова, соответственно общепринятой традиции, опиралась на сопоставление подробной реконструкции динамики состояния подэкспертного накануне, в момент и после инкриминируемого ему деяния с критериями физиологического аффекта и показала их высокое совпадение, сделав на этом основании вывод о наличии у подэкспертного в момент убийства физиологического аффекта.
Эксперты судебно-психологической экспертизы опираются не на зафиксированные в психическом и психологическом статусах особенности состояния и его динамику, а на свои толкования в связи с полученными значительно позднее свидетельскими показаниями, которым они придают приоритетное значение. Тем самым эксперты опираются не на соразмерную целостность собранной информации, а на резкую акцентуацию этих и некоторых других дополнительных данных.
Это дезавуация сотрясений головного мозга судебно-медицинской экспертизой от 27.02.2002 г.. Но не существует таких инструментальных методов исследования, которые позволили бы перечеркнуть непосредственно зафиксированные клинические выводы относительно сотрясений головного мозга, тем более сопровождавшиеся переломами костей носа. Несомненный приоритет в этом вопросе остается за клиническими данными. Судебно-медицинская экспертиза оспорила спустя более года не достоверность медицинских документов, а обоснованность квалификации. Утверждается, что «выставленный диагноз «сотрясения головного мозга» данными динамического наблюдения не подтвержден и судебно-медицинской квалификации не подлежит». Между тем, в первом случае имеются свидетельства невропатолога о горизонтальном нистагме, головокружении и неустойчивости в позе Ромберга и рентгенолога о переломе костей носа, а во втором случае - о переломе костей носа со смещением и пошатываниям в позе Ромберга. Сказано, что «потерю сознания отрицает». Из одного этого последнего видно отсутствие у подэкспертного тенденции к агравации при неочевидности отсутствия кратковременной потери или расстройства сознания, которые всегда имеют место при нокдаунах, даже не сопровождающихся переломами костей носа. Наличие такого рода перелома делает сотрясение головного мозга высоковероятным, а пошатывание в позе Ромберга, как характерный основной симптом сотрясения головного мозга, подтверждает это. Оба заключения судмедэксперта написаны совершенно формально, текстуально почти совпадая, «под копирку» и в противоречии с собственной констатирующей частью. Запись невропатолога с рентгенологическим подтверждением переломов костей носа, по поводу чего подэкспертному проводилась репозиция и назначалось амбулаторное лечение, являются значительно более весомыми фактами, чем попытки объективизации спустя полтора года. Эта изначально общепринятая и внятная всем профессионалам аргументация ставит нас перед вопросом: каковы основания, побудившие к предпринятой дезавуации? Поскольку такое исследование могло убедительно выяснить только последствия контузии головного мозга, но никак не сотрясения головного мозга, эта дезавуация не вызывает доверия.
Это фонологическая экспертиза. Эксперты пишут: «Данные телефонных переговоров после случившегося также свидетельствуют о быстрой ориентации в сложившейся ситуации и адекватности позиции Хамидуллина». Не зная полного текста этих переговоров и результатов их фонологической экспертизы, можно подумать, что эти данные в самом деле разоблачительны. На самом деле, это совершенно не так, и неслучайно эксперты не приводят никаких примеров из этих переговоров и их экспертизы. Экспертиза сводится к:
Что касается самого текста переговоров, его смысла, то он крайне скуден и ограничивается самим фактом такого разговора, сообщением, что «этот лежит здесь у-у ... это ... около лифта», и согласованием своих действий, а именно – необходимости позвонить в милицию. Называть это «быстрой ориентацией в сложившейся ситуации» и «активной позицией» совершенно произвольно и действительно бездоказательно. Еще раз повторим, что те же самые данные являются убедительным доказательством прямо противоположного: растерянности и пассивной позиции. Звонить в ситуации убийства кому-то, сообщать о происшедшем, чтобы согласовать звонок в милицию, - это отсутствие собранности, ясного четкого расчета относительно последовательности действий, это полная несамостоятельность, пассивность, растерянность, попытка опереться на кого-то.
Это типичный пример логики и технологии экспертов: логику и доказательства им заменяет простая квалификация фактов, их обозначение в терминах. Однако эта процедура в свою очередь нуждается в обосновании, в обсуждении оснований, по которым факт квалифицируется так, а не иначе, из серии возможных альтернатив.
Делая окончательный вывод, эксперты характеризуют эмоциональное состояние подэкспертного очень скудно и статично. Они ограничиваются чувствами злости, обиды и унижения, совершенно не упоминая тревогу и страх. Они не прослеживают динамику этих чувств, их последовательность, подробно проанализированные и обоснованные как адекватные и закономерные их коллегой из Центра им. Сербского В.А.Куликовой в предшествующей экспертизе. Вместо необходимого в таких случаях обсуждения ее доводов и обоснования большей основательности своей трактовки, эксперты-психологи предпочитают умолчать об этом, что несомненно является слабой позицией. Тем более, что в выводах они утверждают «психологически малодостоверную трансформацию эмоциональных переживаний до и в момент содеянного».
Между тем. В.А.Куликова доказательно показала классическую трех-фазную динамику кумулятивного аффекта: нарастание эмоционального напряжения, аффективный взрыв с частичным сужением сознания и нарушением контролирующих и прогностических функций и завершение резкой психической и физической астенией (с. 17). Маловероятно, что это было выдумано. Последняя специфическая фаза, представляющая невозможность активной деятельности с субъективным чувством изнеможения и облегчения, описана очень индивидуально, по-своему, как самим подэкспертным, так и свидетелем Н.Лосевой, что делает эти свидетельства высоко достоверными: «Когда я позвонила в домофон, - долго никто не отвечал – голос (Расыха) показался мне странным и незнакомым, я даже подумала, что ошиблась квартирой... Он спросил, почему я не открываю своими ключами. Я удивилась, так как у меня никогда не было ключей от их квартиры, и я решала, что Расых пьяный. Голос у него был странный, язык заплетался, он еле выговаривал слова и долго не мог понять, что я прошу открыть дверь... Под трупом была резиновая дубинка. Расых стоял с отрешенным видом, глаза были «по пять копеек», я никогда его таким не видела. Но был он не агрессивный, а наоборот, подавленный, какой-то заторможенный, вялый. Я тогда поняла, что он не пьяный, а находится в шоковом состоянии, и поэтому я не узнала его голос по телефону... Он стал ходить по квартире как робот, повторяя одно и то же, что их было двое, и что они приходили разбираться. При этом ничего вразумительного ответить не мог, постоянно повторял, что их было двое, и что они приходили с ним разбираться... Из того, что твердил как автомат Расых, ... удалось разобрать, что милицию он уже вызвал... несколько раз он назвал меня Стелой. Было видно, что он «не в себе» от случившегося. Я налила ему воды, выпив воду, он сразу же сел за стол и уснул, прямо сидя за столом... Это меня поразило... Когда приехала милиция, я его еле растолкала. Когда он очнулся, то уже выглядел нормальным и отвечал на все вопросы вразумительно» (т. 4, л.д. 88-90).
Эксперты-психологи использовали в качестве основного объяснительного термина выражение «снижение порога фрустрации», т.е. нечто, в данной конкретной ситуации ожидаемой расправы и ответного убийства, крайне легкое, повседневное. Дело в том, что понятие «фрустрация» используется обычно для обозначения значительно менее травматичных переживаний ущерба при несбывшихся ожиданиях, разрушенных планах и надеждах.
Вторым механизмом эксперты называют «легкость актуализации деструктивных агрессивных способов взаимодействия», что предполагает обычность для Хамидуллина предпринятых им действий, т.е. фактически обозначают его если не как профессионального киллера, то по крайней мере как драчуна, скандалиста и т.п. Для этого нет достаточных оснований, и поэтому это представляется очевидной тенденциозностью.
Очевидной тенденциозностью является также заключительное утверждение экспертов относительно «быстрой ориентации Хаммидуллина в сложившейся ситуации со звонком неизвестному знакомому и в необходимые инстанции». Из фонологической экспертизы и собственных описаний хорошо видно, что звонок относительно того, «что делать?», отражал скорее состояние растерянности, а многозначительное во множественном числе выражение «необходимые инстанции» обозначал милицию.
Что касается других доводов экспертов-психологов, - «неопределенность и ненаправленность на конкретного субъекта описываемого подэкспертным страха» и «неспособность, несмотря на детальные расспросы экспертов, к дифференцированному раскрытию и индивидуализации особенностей своего состояния в ходе беседы у интеллектуально сохранного подэкспертного с достаточными возможностями саморефлексии, в то время как в первых показаниях содержится достаточно четкое ретроспективное изложение всех деталей происшедшего, своих побуждений и ощущений», то все они тяготеют не к норме, а к более глубоким и грубым аффективным расстройствам, которые послужили основанием для экспертов первой стационарной СППЭ сделать заключение о «временном болезненном психическом расстройстве в форме острой аффективно-шоковой реакции с транзиторными психотическими нарушениями ...» у хронически измененной личности в результате посттравматического стрессового расстройства (с 1999 г.). Диагноз посттравматического стрессового расстройства подтвердили и эксперты других экспертиз.
Изложенные в представленном анализе амбулаторной судебной психологической экспертизы примеры ясно показывают грубую тенденциозность не только доводов, но даже самого подбора опорных фактов для окончательных выводов, полное замалчивание данных, на которых строились выводы предыдущего эксперта Куликовой, вместо необходимого обсуждения расхождений с ними.
Полностью замалчивается и психологически не анализируется характер новых данных, появившихся спустя год после последней стационарной комплексной психолого-психиатрической экспертизы, увеличивших уголовное дело с двух до пяти томов. В нем появляется целая серия новых свидетельских показаний, начиная с показаний Сидурко Н.Н.(27.11.03), содержащих «алиби» Онищенко, который якобы не стоял в лифте, когда Глухов ломился в холл Хамидуллина, а узнал об этом из телефонного звонка начальника ОВД «Кузьминки» Коровчука сразу после случившегося (т. 3, л.д. 235-236). Пятый том дела содержит серию однотипных свидетельских показаний (декабрь 2003 и май 2004 гг.) относительно угроз со стороны Хамидуллина и показания начальника ОВД «Кузьминки» Коровчука о выстреле в голову Глухова и подброшенной дубинке. Но из показаний вдовы Глухова известно, что Коровчук приятель Онищенко, с которым они вместе отдыхали на Канарах (т. 4, л.д. 75-77). Из последнего документа дела от 1.10.04 г. – протокола допроса начальника 4 отделения ОБОП УВД ЮВА г. Москвы – следует, что с 2002 г. ему стало известно, что Онищенко – лидер ОПГ с 1992 г., что у его людей был найден арсенал оружия, с ними связана серия убийств, на его деньги построен фешенебельный дом отдыха «Гелиопарк» и т.п. (т. 5, л.д. 242-245). Все это делает пакет новой информации и основанную на ней последнюю амбулаторную психологическую экспертизу намного менее убедительными, чем данные, которыми оперировали предыдущие экспертизы.
Таким образом, в соответствии с первым вопросом, адресованным нам, если рассматривать представленные четыре экспертных заключения в целом, то ни одно из них не может быть признано целиком удовлетворительным в отношении научной обоснованности. В амбулаторной и стационарной СППЭ, проведенных в Центре им. Сербского, обосновывающая часть вообще отсутствует, а выводы заключения игнорируют данные собственной констатирующей части.
Научно обоснованное экспертное заключение, в соответствии с общенаучной методологией и последней инструкцией Минздрава России по написанию «Заключения СПЭ» от 12.08.2003 г., должно отвечать следующим требованиям:
В этом свете мы вынуждены констатировать грубую неполноту амбулаторной СППЭ и психологической части первой стационарной СППЭ, грубое игнорирование данных собственной констатирующей части второй стационарной СППЭ, грубый произвол трактовок амбулаторной судебно-психологической экспертизы.
Реалистично учитывая общий уровень современных СППЭ в нашей стране, научно-обоснованными можно считать психиатрическую часть первой стационарной СППЭ и психологическую часть второй стационарной СППЭ.
Итак, это: «временное болезненное психическое расстройство в форме острой аффективно-шоковой реакции с транзиторными психотическими нарушениями у хронически измененной личности в результате ПТСР» и «кумулятивный аффект в момент совершения инкриминируемого деяния», что равнозначно физиологическому аффекту.
Хотя эти диагнозы существенно различаются в оценке глубины аффективного расстройства, в момент инкриминируемого деяния, они оба учитывают весь массив данных, присутствующих в констатирующей части всех экспертиз и, таким образом, признают особое состояние в момент инкриминируемого деяния, для чего в самом деле много разнообразных данных.
В других выводах мы сталкиваемся с избирательным отношением к данным констатирующей части, даже полным игнорированием решающих для окончательного вывода данных без всякого обоснования такой избирательности. Одного этого достаточно для дезавуации таких выводов.
Оценивая с профессиональной точки зрения альтернативу острой транзиторной аффективно-шоковой реакции психотической глубины и кумулятивного (физиологического) аффекта, можно сказать, что обе позиции обоснованы, но первый диагноз заведомо перекрывает и включает в себя второй, т.е., наличие особого состояния, по меньшей мере физиологического аффекта, обосновано убедительно. Вопрос состоит в том, достигала ли глубина этого особого состояния психотического уровня?
Рассмотрим известные типовые варианты.
Однако комплекс имеющихся данных соответствует целому ряду других хорошо известных вариантов.
1. Это, прежде всего, весь класс действий без умысла убийства:
нехарактерность для индивида;
ситуация самозащиты, а не нападения;
утрата прогноза последствий своих действий;
автоматизм действия: много выстрелов вместо одного (здесь для адекватной интерпретации необходимо знать, на сколько зарядов было рассчитано использованное помповое ружье, остались ли неиспользованные пули, необходимо ли было вручную передергивать затвор, насколько владеет этим оружием подэкспертный, т.е., важен психологический анализ описания следственного эксперимента).
2. Это «синдром избиваемого», известный еще как «синдром избиваемой женщины»:
состояние страха из боязни получить серьезные повреждения или смерть в
ситуации надвигающейся опасности,
основательность этой уверенности;
наличие неоднократных избиений в прошлом,
неспособность уклониться, убежать.
3. Это достаточно четко описанные признаки суженого и диссоциированного сознания, признаки деперсонализации и дереализации.
4. Это характерологические особенности подэкспертного, отмечаемые во всех экспертных заключениях, включая последнее, судебно-психологическое: «черты аффективной ригидности, тенденцию фиксироваться на негативно окрашенных событиях и переживаниях... с возможностью последующего отреагирования эмоционального напряжения в эмоциональных вспышках « (с. 18). Такой тип часто обозначается как «эпилептоидный», если он выражен с подросткового возраста, либо «органический», если приобретается в зрелом возрасте.
Совокупность всех этих факторов, имеющаяся у подэкспертного, делает вероятным кратковременный эпизод потери самоконтроля психотической глубины.
Что касается второго вопроса: соответствуют ли методики, примененные для заключения о психическом состоянии подэкспертного в момент совершения инкриминируемого ему деяния, установленным правилам и порядку проведения судебно-психолого-психиатрических исследований, то специальное обоснование указанного соответствия отсутствует во всех четырех экспертизах.
Суд, назначая экспертное учреждение и включая специалистов разных сторон для осуществления принципа состязательности, рассматривает экспертов и специалистов как носителей специальных знаний, которые осуществят все необходимые в каждом конкретном случае процедуры и исследования с обоснованием избираемых методов и результатов по ним, истолкованием этих результатов и ответов на поставленные вопросы.
Эксперты и специалисты должны делать это в разумных пределах подробности и популярности, а суд оставляет за собой возможность допросить экспертов и специалистов разных сторон в судебном заседании в случае необходимости разъяснений.
Как можно доказательно ответить на вопрос о состоянии подэкспертного в момент инкриминируемого деяния на основании исследований, проведенных уже после него, а иногда значительно позже рассматриваемого события?
Это достигается, с одной стороны, с помощью клинико-психопатологического и клинико-психологического методов на основании описаний поведения и переживаний подэкспертного до, в момент и после инкриминируемого деяния и описания самой ситуации, а, с другой стороны, на основании клинической и экспериментальной квалификации характерологических особенностей подэкспертного, что позволяет определить соответствие или выводимость имевшего место поведения из характерологических особенностей конкретного подэкспертного. Отсюда следует необходимость адекватного подбора методик, прежде всего, включение методик, выявляющих аффективно-мотивационные и личностные характеристики.
В стационарной судебно-психологической экспертизе 08.04.2004 г. экспериментально-психологическому исследованию посвящена всего 1 страница из 18 (с. 13), но и она наполовину занята результатами исследования познавательной сферы подэкспертного, индивидуально-психологические и аффективно-мотивационные характеристики изложены в виде краткого перечня без каких-либо обоснований и доказательных примеров. Упомянутое экспертами использование личностных тестов Розенцвейга, Кэтелла и Люшера адекватно, однако не документировано примерами, что является обязательным требованием, так как без его соблюдения утрачивается всякая доказательность и открывается возможность произвольного толкования. В результате так и произошло с ответами на все вопросы, поставленные перед экспертами. Все они остались без объяснения и обоснования. Например, для ответа на второй вопрос: «Какие индивидуально-психологические черты характера Хамидуллина проявились в исследуемой ситуации?» было необходимо хотя бы обозначить диапазон типовых реакций в стрессовой ситуации у такого типа личности, как выяснившийся у подэкспертного в результате его тестирования, и сопоставления этого с его поведением непосредственно до, в момент и после инкриминируемого деяния по данным всех очевидцев и его самого. Вместо этого эксперты просто перечисляют банальный поведенческий стереотип, общий для убийц: «снижение порога фрустрации, легкость актуализации деструктивных агрессивных способов взаимодействия, чувство злости...», даже не упоминая о страхе, о депрессивном фоне, о наличии всех трех фаз кумулятивного аффекта, отмечавшихся у подэкспертного.
В указанном противоречии трудно не усмотреть влияния постановления следователя Супруненко А.Б. от 29.03.2004 г., упрекающего эксперта-психолога последней СППЭ в опоре «только на показания обвиняемого» и в игнорировании «материалов дела, прямо опровергающих его показания, заключение судебно-медицинских и фоноскопических экспертиз, показаний свидетелей» и в отсутствии «оценки предыдущей СППЭ, которая не нашла у Хамидуллина признаков аффекта». Это постановление следователя задало своим тоном прямо противоположную тенденцию очередной экспертизе. Между тем, многочисленные свидетели и увеличение материалов дела с двух до пяти томов произошло за истекшие со времени проведения последней СППЭ полтора года.
Начались ли угрозы Хамидуллину в марте (4 - с. 3), апреле (4 - с. 7), мае (4 – с. 15) или июне 1999 г., - в любом случае они длились не менее двух с половиной лет, - срок постоянного стрессового состояния, достаточный, согласно МКБ-10, для необратимых изменений личности. На этом фоне совершенное убийство и длящийся судебный процесс вызвали затяжную депрессию. Оценивая проводимые в этих условиях психиатрические и психологические экспертные исследования, необходимо учитывать их отстояние во времени от убийства и друг от друга. Психическое и психологическое состояние подэкспертного и его показания со временем неизбежно меняются. Амбулаторная СППЭ была проведена спустя 2,5 месяца после убийства, первая стационарная СППЭ еще через 9 месяцев, вторая стационарная СППЭ спустя еще один месяц, а судебно-психологическая экспертиза еще через полтора года, т.е. через два с половиной года после убийства.
Это обстоятельство требует обращения к экспериментально-психологическим методам, которые позволяют выяснить аффективно-мотивационные характеристики не только на момент исследования, но и в аффективно-значимой ситуации и, более того, наиболее глубокие устойчивые, не подверженные ситуационным колебаниям. Все три использованных экспертами личностных теста (Розенцвейга, Кэтелла и Люшера) характеризуют личность, прежде всего, на момент исследования. Выставлявшийся первой стационарной СППЭ и хорошо обоснованный диагноз изменения личности делает показания этих тестов в отношении ретроспективной оценки состояния и поведения подэкспертного 2,5 года тому назад недостаточно надежными. Наиболее адекватным для решения этой задачи было бы применение теста Роршаха и Тематического апперцептивного теста, т.е. наиболее объективных (в тестологическом смысле слова это обозначает непонятность для испытуемого, какой ответ является хорошим, а какой плохим) и информативных личностных методов исследования, широкое использование которых затрудняет их трудоемкость и сложность.
Мы провели исследование Хамидуллина тестом Роршаха 01.06.2004. Согласно полученным данным, Хамидуллин – реалистичный (индекс реалистичности 6) экстраверт (М:С=4:6), с четким категориальным мышлением (F+% 68), с равномерно и хорошо развитыми целостными и аналитическими способностями (W-D-DdS), живой эмоциональной реактивностью (на цветные таблицы психическая продуктивность облегчается, ускоряется и увеличивается, но ухудшается), находящийся в выраженном депрессивном состоянии, хотя и не психотической глубины ( половина ответов дается по облегченному типу – А% 50 вместо обычных 30%, на 23 ответа дается только один человеческий образ, 3 «рентгеновских снимка», 5 уточняющих комментариев, резкое увеличение латентного периода на 4 и 9 таблицы, 32-44 сек. на один ответ), с грубым снижением контроля эмоции (FC<CF=1<5, снижение качества ответов на эмоционально значимые таблицы). В трех ответах фигурируют деструктивные образы: «туша растерзанная, из нее выползают два червяка» (табл. 8), «хищники – таракашки и паучки разделывают растаскивают кровяную тушу и разбегаются» (табл. 10), два ответа дается по ахроматическому цвету, 4 – с упоминанием агрессии.
Отмеченное сочетание депрессивного фона с грубым снижением контроля эмоций чревато эксплозивными разрядами с реальным суицидальным риском в ситуации стресса.
Экспресс-предъявление таблиц ТАТ обнаруживает на предъявленных таблицах тематику собственных переживаний подэкспертного. Например, на табл. 18 - «человек хочет уйти, не дают уйти; скандал, ссора, драка; жена удерживает мужа от какого-то поступка, от отчаяния»; на табл. 13 – «муж заходит в спальню – жена отравилась, лежит мертвая; муж не знает, как помочь, отвернулся, чтобы она не видела его бессилие, его слезы».
Столь прямая проекция характерна для текущих психогенных депрессий. Степень выраженности депрессивных проявлений такова, что делает целесообразной соответствующую терапию.
Отвечая на третий вопрос, можно сказать, что проведение однородных судебно-психологических экспертиз (раздельно от судебно-психиатрических и без проведения комплексных психолого-психиатрических исследований) практикуется в случаях, когда несомненным является отсутствие психических расстройств. Такие экспертизы не проводятся в психиатрических учреждениях и не посылаются туда. Если же имеются основания предполагать наличие психических расстройств, то проводится комплексная психолого-психиатрическая судебная экспертиза, в которой психиатры и психологи подписывают отдельно психиатрическую и психологическую части акта.
Ответ на четвертый вопрос. Попытка опровергнуть результатами амбулаторной психологической экспертизы заключение стационарной комплексной психолого-психиатрической экспертизы заведомо научно несостоятельна. Во-первых, комплексная психолого-психиатрическая судебная экспертиза включает в себя полноценное развернутое психологическое исследование, тогда как последнее, взятое в изолированном виде, является в данном случае не просто неполным, но даже неадекватным. Во-вторых, стационарная экспертиза всегда имеет приоритет перед амбулаторной в силу возможности более длительного наблюдения за подэкспертным. В данном случае стационарных комплексных психолого-психиатрических экспертиз было даже две. В-третьих, - результаты амбулаторной психологической экспертизы, проведенной спустя два с половиной года после рассматриваемого события и спустя полтора года после последней стационарной комплексной психолого-психиатрической судебной экспертизы, являются значительно менее информативными в отношении наиболее значимых вопросов по данному делу. Более того, само ее назначение не было достаточно обоснованным.
Итак, если рассматривать представленные четыре экспертных заключения в целом, то ни одно из них не может быть признано целиком удовлетворительным в отношении научной обоснованности. Научно-обоснованными можно считать психиатрическую часть первой стационарной СППЭ и психологическую часть второй стационарной СППЭ. В других выводах мы сталкиваемся с избирательным отношением к данным констатирующей части, даже полным игнорированием решающих для окончательного вывода данных без всякого обоснования такой избирательности. Одного этого достаточно для дезавуации таких выводов.
Использование личностных тестов не документировано примерами, что является обязательным требованием (в частности, инструкции МЗ РФ «Заключения СПЭ» от 12.08.2003 г.), так как без его соблюдения утрачивается всякая доказательность и открывается возможность произвольного толкования.
Медицинский психолог Л.Н.Виноградова
Врач-психиатр Ю.С.Савенко