Недавно прочел в "Русской мысли" рассказ одного уважаемого священника о его попытке посетить в прежние годы обитель преп. Серафима Саровского. Он пишет, что не смог этого сделать, так как там "царствовал зловещий академик Харитон". Что действительно так: православная святыня оказалась отрезанной от всей России заграждениями секретного ядерного центра, научным руководителем которого долгие годы был Ю.Б.Харитон.
Слова о "зловещем академике Ю.Б. Харитоне", которого я знал с середины шестидесятых годов, будучи по существу домашним врачом его семьи, больно кольнули меня. Вряд ли И.В. Курчатов, Ю.Б.Харитон, Я.Б. Зельдович, А.Д. Сахаров, внесшие огромный вклад в разработку ядерного и термоядерного оружия, нуждаются в опровержении того, что ни один из них не заслужил эпитета "зловещий", но случайная заметка стимулировала желание рассказать о некоторых моментах моего общения с Ю.Б. (так звали его между собой сотрудники и близкие).
Попутно замечу, что выбор Сарова для секретного объекта Арзамас-16 никоим образом не был связан с нахождением там православной святыни. "Изделия" ядерного центра за более полувека с их появления ни разу не были применены на поле боя и, несомненно, послужили противовесом использованию этого страшного оружия другими странами-обладателями. Кстати говоря, за эти годы миллионы людей были убиты из пистолетов, винтовок, автоматов, изобретателей которых никто не называл зловещими.
Имеется много людей, которые знали Ю.Б. куда ближе и дольше, чем я. Они могут лучше рассказать о мягком и застенчивом человеке, внимательном собеседнике, знатоке и любителе русской поэзии, европейской и русской живописи. Я тоже могу вспомнить, как был растроган Ю.Б., когда мне удалось достать ему книгу стихов Михаила Кузмина, помню разговоры с ним о Гейнсборо, Тернере, Гольбейне, его интерес к нашему совместному посещению художников Д. Краснопевцева, Б. Свешникова, О. Рабина. Конечно же, я помню поразительную обязательность и вежливость Ю.Б., которые были тесно взаимосвязаны и проявлялись ко всем людям, независимо от их общественного положения. Так, например, в день семидесятилетия Ю.Б. я послал ему поздравительную телеграмму. В тот же вечер он поблагодарил меня по телефону. Через день пришла открытка - Ю.Б. боялся не дозвониться и на всякий случай повторил благодарность письменно. Потом оказалось, что он лично поблагодарил каждого поздравившего, а таких было немало.
С трудом прерываю себя, ибо приятно находиться в потоке добрых воспоминаний об этом значительном человеке. Но я хочу переключиться на другое, куда менее приятное -нашу недавнюю советскую реальность и то, каким мне виделся Ю.Б. на фоне этой реальности. Осознавая, насколько несоразмерен уровень рассказчика уровню некоторых действующих лиц, тем не менее, со своей субъективной периферии хотел бы точно передать те события, свидетелем которых был.
Прежде всего, о событиях, в которых проявилась, как считали многие из близких Ю.Б. людей, в частности, дочь и зять, непростительная для него слабость. Имею в виду подпись Ю.Б. под коллективным письмом академиков, осуждавших общественную деятельность А.Д. Сахарова.
Хорошо помню тот далекий вечер, когда Ю.Б. сказал мне, что в семье возник конфликт, от которого больше всего страдает Мусенька (так он называл свою жену Марью Николаевну), и он хотел бы переговорить со мной. Мы ушли в дальнюю комнату, и Ю.Б. , волнуясь и с трудом подбирая слова, стал объяснять, как тяжело переживает свой поступок. Он говорил об огромном уважении к Сахарову как ученому и общественному деятелю. Это было правдой. Я знал, как он дорожил общением с Андреем Дмитриевичем, как поддерживал его в борьбе против Т.Д. Лысенко (во время выборов лысенковца Нуждина в АН СССР и позднее) . Ю.Б., потомственный интеллигент (сын оппозиционного советской власти литератора), ученый, человек высокой культуры, никогда не обольщался относительно советского режима, который в то время казался незыблемым.
Как-то Юрий Николаевич Семенов спросил полушутя: "Юлий Борисович, вы верите в общественный прогресс в нашей стране". Ю.Б. помолчал и ответил вполне серьезно: « Верю, что лет через 15-20 среди руководителей страны появятся вкрапления личностей, чей досуг будет занят не домино, а шахматами, но парная будет объединять и тех и других". Эти слова мне запомнились, так как незадолго до этого Д.А. Франк-Каменецкий рассказал мне, что онспрашивал у И.В. Курчатова, как проводят досуг наши руководители, - играют ли они в карты или шахматы, на что Игорь Васильевич сказал: « В основном, забивают козла с пристуком".
Однако, у Ю.Б. была идея, в которой он не сомневался. Он верил, что ядерное равновесие между сверхдержавами - это главное, что может предотвратить глобальное военное столкновение в мире. Мне он сказал, что в случае отказа от подписи возникала реальная альтернатива его отстранения от нынешней деятельности, что лишало его жизнь основного смысла. Несмотря на это весомое обстоятельство, свой поступок он оценивал как позорную слабость. Никогда больше, кроме как в день похорон Марьи Николаевны, я не видел Ю.Б. в более расстроенном состоянии.
Ю.Б. был аккуратным, точным и дисциплинированным человеком. Он соблюдал правила, связанные с охраной секретности "объекта", лояльно относился к сотрудникам безопасности, занимавшимся этим делом, но не пытавшимся превысить рамки своей компетенции.
Когда однажды я спросил, возникали ли противоречия между интересами ученых и высших чинов госбезопасности, с самого начала курировавших "объект", он сказал, что это бывало: приходилось, например, поступаться нужными людьми, которым не разрешали продолжать здесь работать; но обычно эти руководители предпочитали проявлять прагматизм. Так, например, непосредственно после печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ, некоторые философы потребовали организовать аналогичное избиение "чуждого марксизму идеалистического направления в физике". Оказавшись по вызову вдвоем в кабинете с Л.П. Берией, Ю.Б. высказал тревогу по поводу предполагавшегося мероприятия. На это Берия ответил однозначно: "Мы не позволим этим засранцам мешать работе". Идеологическая "дискуссия" в физике так и не развернулась.
Отношение Ю.Б. к сотрудникам безопасности, занимавшимся идеологическим сыском, было всегда презрительным. В семье Ю.Б. часто бывали диссиденты, его дочь Тата, зять Юрий Николаевич Семенов, внук Алеша дружили со многими из них. Ю.Б. не только не противился этой дружбе, но часто старался облегчить трудности, возникавшие у этих людей с властями.
В конце концов, повод для общения с Ю.Б. на практическую кагэбэшную тему возник и у меня. Чтобы не вдаваться в излишние подробности, но в то же время сохранить точность и передать колорит времени, позволю себе процитировать практически полностью свое заявление в КГБ.
Первому заместителю председателя Комитета
государственной безопасности при Совете
Министров СССР генерал-полковнику С.К. Цвигуну
от врача-психотерапевта Черняховского Д.А.
В конце июня с.г. меня посетил на работе сотрудник центрального аппарата КГБ некий Вячеслав Николаевич, который в беседе со мною сообщил следующее.
Органами государственной безопасности окончательно установлено, что мой знакомый, американец польского происхождения Милош Внук, выдающий себя за профессора университета штата Южная Дакота, является агентом ЦРУ. На самом деле он не профессор, а учитель колледжа, то есть, как объяснил Вячеслав Николаевич, преподает в среднем учебном заведении. В настоящее время М. Внук находится в Польше. ОВИР доложил Вячеславу Николаевичу о предстоящей мне с сыном и женой поездке в Польшу. Там я наверняка встречусь с М. Внуком, который захочет получить от меня сведения о советской промышленности. Вячеслав Николаевич сказал, что ЦРУ давно проявляет интерес к моей личности. В Советском Союзе я нахожусь под постоянным наблюдением КГБ, но в Польше это наблюдение будет снято. Вячеслав Николаевич предложил мне при встрече с М. Внуком собрать сведения о Збигневе Бжезинском, советнике президента США по национальной безопасности, с которым тот якобы хорошо знаком. Он подчеркнул, что его поручение не является личным: "Помните, это не я вам поручаю, это поручаем вам мы!" Последнее замечание в сочетании с взмахом руки, указующим вверх, по-видимому, должно было означать, что задание исходит от руководства КГБ. Вячеслав Николаевич предложил мне вспомнить, о чем М. Внук просил меня в письмах. Когда я ответил, что о противовоспалительном лекарстве, он весьма настойчиво потребовал: "А вы подумайте, может, еще о чем-то просил. Постарайтесь припомнить!" В то время я ничего не припомнил, но впоследствии, перечитывая письмо М. Внука, убедился, что тот действительно еще кое о чем просил: прислать "Митину любовь" И. Бунина и книгу по специальности. Вячеслав Николаевич сказал, что мой контакт с американским разведчиком грозит мне серьезными неприятностями и тут мне "не поможет ни тесть, и никакой Центральный Комитет", но он лично является моим "старым другом", и если я буду держать с ним связь, то всё будет в порядке. Демонстрируя свою дружбу и возможности, Вячеслав Николаевич предложил мне взять с собою контрабандой сто рублей сверх той суммы, которую обычно обменивают в банке. Услышав отказ, он сказал: "Не думайте, что это провокация, мы свяжемся с таможней, и всё будет как надо". Вячеслав Николаевич попросил меня выписать рецепт на лекарство, которое, будучи добавлено в водку, может усилить опьянение: "Вы, конечно, понимаете, что у нас имеются другие возможности, но я рассчитываю на вашу помощь". Попутно он информировал меня о том, что дочь А.Д. Сахарова, которую я смотрел как врач, "видимо не долечилась и развелась со своим Мишей", а также сообщил другие подробности из жизни этой семьи. В заключение Вячеслав Николаевич потребовал от меня написать расписку о неразглашении содержания проведенной беседы, а также "всех бесед, которые будут вестись впредь". Не получив расписки о "беседах впредь", он остался весьма недоволен и сказал. Что, если бы он в свое время не вмешался, ВАК никогда не утвердил бы мне ученую степень. На мое замечание, что диссертационная работа была единогласно одобрена ученым советом и имелось соответствующее решение экспертной комиссии, Вячеслав Николаевич заявил: "Какое это имеет значение? Ровно никакого. Вы знаете, кто сейчас председатель ВАКа?" Услышав ответ, что не знаю, он сказал: "Это такой ортодокс!" /?/
"Старого друга" Вячеслава Николаевича (фамилии его не знаю) я приобрел 8 августа 1972 г., когда был вызван повесткой в Мосгорвоенкомат в комнату N 34. Вячеслав Николаевич представился мне сотрудником контрразведки КГБ и сказал, что его интересуют иностранцы, с которыми я веду переписку. У него якобы имеются основания предполагать, что кое-кто из этих людей связан с иностранной разведкой. Сообщение Вячеслава Николаевича было для меня неприятной неожиданностью, однако поначалу я отнесся к его словам с полным доверием. На все заданные вопросы, касающиеся знакомых мне иностранцев, я ответил искренне, подробно и добросовестно. Выяснение длилось долго, и Вячеслав Николаевич назначал повторные встречи. Вначале он объявил, что моя знакомая преподавательница биологии из Лондона Т. Кульман связана с итальянской разведкой. Впоследствии он "реабилитировал" ее, но сообщил, что собирающийся приехать в Москву на Всемирный конгресс по механике муж моей польской знакомой М. Внук, по-видимому, имеет задание разведывательных органов США. В то же время Вячеслав Николаевич рассказал мне, что это крупный ученый (я еще не был знаком с М. Внуком). Постепенно, по мере того, как исчерпывалась тема моих иностранных знакомых, интерес Вячеслава Николаевича стал перемещаться в другую область.
Вячеслав Николаевич предложил мне следить за одним из моих бывших коллег по диспансеру. Я отказался. Он предложил также, используя мое знакомство с А.Д. Сахаровым, проникнуть в эту семью для получения информации. Я отказался, объяснив ему, что это несовместимо ни с моими этическими установками, ни с моей профессией. Какое-то время Вячеслав Николаевич пытался убедить меня, что А.Д. Сахаров психически болен. По этому вопросу мы также разошлись.
Попутно Вячеслав Николаевич демонстрировал свое влияние на ВАК (в 1972 г. я защитил кандидатскую диссертацию) и не скупился на посулы: быстрое прохождение ВАКа, прописка для отца в Киеве, поступление брата в мединститут, мое устройство на работу в учреждения ВОЗ за рубежом, доплата 50-ти рублей к моему месячному заработку. Эти предложения были отвергнуты, - я имел трудности при прохождении ВАКа, мой отец живет на прежнем месте, брат не учился в мединституте, я не работал ни за рубежом, ни в правительственной поликлинике, не получил никакой доплаты.
Вячеслав Николаевич продолжал настаивать на своем, упрекая меня в недостатке гражданских чувств. Когда я сказал, что не являюсь тем человеком, на которого можно "надавить", он употребил красочную метафору, уподобив КГБ большой рыбе, "которая своим весом может убивать мелкую рыбешку".
К тому времени я начал понимать, что Вячеслав Николаевич не является контрразведчиком. Он стал восприниматься мною как привязчивый, но безобидный дурачок. К сожалению, это впечатление было ошибочным.
Весной 1974 г. Вячеслав Николаевич оставил меня в покое. Расстались мы на том, что если М. Внук будет пытаться привлечь меня к предосудительной деятельности, я сам обращусь в КГБ.
Около года тому назад Вячеслав Николаевич внезапно вызвал меня в приемную КГБ. Беседа была довольно короткой. Он напомнил мне о "старой дружбе", вяло поинтересовался М. Внуком, сказал, что уберег меня от крупных неприятностей, связанных с общением с этим человеком. Сказал также о том, что знает о моем визите к больной дочери А.Д. Сахарова. Проинформировал меня о жизни других членов этой семьи. Спросил, мог ли М. Внук, будучи у меня дома, записать мой голос на магнитофонную пленку, а затем использовать мой голос в телефонном разговоре с физиками Ю.Б. Харитоном либо Я.Б. Зельдовичем. Пожаловался мне на усталость. Цель вызова осталась неясной. До визита ко мне на работу, который я описал в начале заявления, мы больше не виделись.
Возвращаясь к этому визиту, хочу сказать, что у меня имеется профессиональный навык спокойно выслушивать неправильные высказывания больных. Я хорошо знал, что М. Внук ко времени моей поездки в Польшу не будет там находиться. Трудно было поверить в то, что безответственные высказывания данного сотрудника КГБ носят санкционированный характер. Поэтому еще до того, как Вячеслав Николаевич закончил, мною было принято твердое решение: не противоречить его бредовому предложению относительно советника американского президента (ибо разговаривать с ним бесполезно), но по возвращении в Москву сразу же обратиться к руководству КГБ.
По приезде в Москву (в середине августа) заболела моя жена. Поэтому осуществить свое намерение я смог только 2 октября с.г., когда направил письмо на имя председателя КГБ с просьбой о содействии в организации встречи с одним из его заместителей. 5 октября мне позвонил начальник приемной КГБ Н.А. Аксенов. Узнав, с кем из сотрудников КГБ связано мое дело, он обещал, что мне будет дан ответ. Через месяц, не получив ответа, я официально обратился к депутату Верховного Совета СССР Ю.Б. Харитону с просьбой содействовать указанной встрече.
Настоящее заявление преследует целью получить от руководства КГБ ответ на следующие вопросы:
14 декабря 1977 г.
Вероятно, нужны небольшие комментарии к приведенному заявлению. Андрея Дмитриевича Сахарова я неоднократно встречал у наших общих друзей Франк-Каменецких, но близко мы не были знакомы. Когда возникло дело генетика Жореса Медведева, насильственно помещенного в Калужскую психиатрическую больницу, Андрей Дмитриевич сам проявил инициативу встречи, чтобы выяснить взгляд врача-професссионала на юридические и медицинские обстоятельства совершившегося произвола. Таких встреч было несколько. Меня поразило, насколько глубоко и мгновенно А.Д. схватывал сложности психиатрической оценки состояния человека. Благодаря решительным действиям А.Д. Сахарова, привлекшего к делу Ж. Медведева внимание других видных ученых, провокация КГБ не прошла. Впоследствии я виделся с А.Д. только дома у Ю.Б. Харитона, хотя по некоторым печальным поводам разговаривал с ним по телефону. Тайные органы ненавидели Сахарова, но еще больше ненавидели его жену Е.Г. Боннер. Упомянутый Вячеслав Николаевич лелеял мечту заполучить в моем лице стукача на Боннер. Дабы никогда не возникло и тени подозрения чего-либо подобного, я отверг самую возможность знакомства с этой замечательной женщиной. Моя последняя встреча с А.Д. Сахаровым состоялась на учредительном съезде "Мемориала", где мы обменялись рукопожатиями.
Я не сразу понял, что мною интересуется не контрразведка, как это было сразу заявлено, а гэбэшный политический сыск. Тем более что механизма опровержения связей моих заграничных знакомых с ЦРУ не существовало. Когда же я убедился, с кем соприкасаюсь, решил, что не дам повода к дальнейшему общению. Поняв, что каши со мной не сваришь, доблестные чекисты отстали от меня. К сожалению, на время. Когда они повторили заход, стало очевидно, что их единственная цель - дискредитировать А.Д. Сахарова.
В конце концов, зная об отношении Ю.Б. к Сахарову, я решил поговорить с ним. Реакция Ю.Б. была однозначной. Он подтвердил, что вся эта возня не имеет отношения к сохранности научных секретов, но прямо связана с усиливающейся травлей Сахарова. Он одобрил мое намерение написать заявление на имя Андропова с целью добиться от КГБ официальных извинений либо, при отсутствии таковых, предать делу гласность. Однако, не обольщаясь насчет благородства этих людей, он взял с меня слово не обострять ситуаци пока он сам не предпримет попытку организовать мою встречу с кем-то из заместителей председателя КГБ.
Как следует из приведенного заявления, руководители КГБ не очень спешили со встречей, и тогда Ю.Б. написал официальное письмо первому заместителю Андропова, настаивая на необходимости такой встречи.
В конце концов, я был принят начальником 5-го управления КГБ Ф. Бобковым -будущим генералом армии и нынешним членом совета директоров Мост-банка. Встреча была прохладной и короткой. Договорились ограничить ее ответами на сформулированные в моем заявлении четыре вопроса. На первый вопрос, скривившись, как от кислого огурца, Бобков ответил, что если я действительно полагаю, что действия сотрудника госбезопасности затрагивают мою честь и достоинство, то я буду избавлен от домогательств), выделил это слово) организации. На второй: утверждение сотрудника о постоянном надзоре за мной КГБ не соответствует действительности. На третий (с некоторым злорадством): да, ваш знакомый М. Внук определенно является агентом ЦРУ, но мы не даем советов, должен ли какой-то человек прекратить общение с агентом иностранной разведки. На четвертый - неожиданно просто: мне поручено руководством комитета принести вам от его имени извинения за, может быть, нетактичные действия нашего сотрудника. Беседа была закончена. Я получил некоторое удовлетворение, хотя уже несколько месяцев спустя рыцари революции организовали мне гнусную провокацию, отнявшую у меня много душевных сил. Но это особая история, с которой я справился без участия Ю.Б.
Прошло много лет. Изменились времена. Исчезла государственная криминальная структура - идеологический сыск. Приходят некоторые частные криминальные структуры.
Когда я вспоминаю тех крупных физиков, которых знал, с которыми общался, меня наполняет горестное чувство: ведь все они были истинными патриотами, всю жизнь отдававшими стране, но в каких патологических нравственных условиях все мы жили, с каким человеческим отребьем им приходилось считаться, сколько требовалось сил, чтобы сохранить хотя бы самоуважение.
Мне повезло. В своей жизни я много соприкасался с высокоодаренными и светлыми людьми. Юлия Борисовича я помню именно таким.
Впоследствии я узнал о его разговоре с Андроповым, которого Ю.Б. пытался убедить, что недопустимо ставить на одну чашу весов запрет на выезд Лизы Алексеевой, а на другую - здоровье выдающегося ученого Сахарова. Знал о его просьбах к Андропову выпустить на лечение за границу Е.Г. Боннер.