«Засолка огурцов несколько отличается
от квашения капусты»
А.Ф.Наместников. Консервирование плодов и овощей в домашних условиях. М., 1977. с. 156.
Биографии, особенности характера, свойства личности выдающихся людей издавна профессионально интересовали и волновали, исследователей-историков, философов, литераторов, а позднее психологов и психиатров и даже журналистов. Античная литература доклассического и классического периодов не интересовалась психологией человеческого индивидуума. Интерес к ней появился в позднеантичный период. Может быть к первым серьёзным и основательным попыткам такого рода следует отнести произведения Плутарха (1), пытавшегося объяснить законы человеческой души, Гая Светония Транквилла (2), бесстрастно и обстоятельно излагавшего важнейшие исторические события и на их фоне биографические сведения цезарей, начиная с их наружности, привычек, черт характера, здоровья, одежды, сна, вплоть до участия их в важнейших событиях современной римской истории. Говоря современным языком, этот жанр можно назвать «психологически-биографическими очерками». Плутарх, исходя из моралистического принципа, пытался всё же идеализировать своих героев, притеняя их неблаговидные поступки, и если он и изобличает пороки, то неизменно стремится выявить причины дурных деяний и, насколько это возможно, отыскать смягчающие обстоятельства. Современному читателю эти повествования, возможно, уже кажутся довольно сухими, отстранёнными, дискретными, фактологическими. Можно сказать, что в них отсутствуют с одной стороны литературные «красивости» стиля и остаётся лишь повествование типа «это было так», а с другой стороны авторы оставляют читателю самому домысливать связи между воспитанием героя, влиянием исторической среды на его развитие и характером его жизни и действий. Разумеется, о диагностике их психического состояния речи не было. Позволив себе на правах автора сделать гигантский скачок через века, упомяну произведение Г. И. Чулкова (3), также посвящённое императорам, в котором уже видно романическое описание жизни и деятельности пяти российских императоров, и в котором выступает красочно-эмоциональное начало с попыткой, по словам автора, встать на точку зрения самих царей. Он уже и называет своё творчество «психологическими портретами».
Согласно обзору истории психиатрии, проведённому Ю. В. Каннабихом (4), конец XIX века является началом нозологической эры (эпоха Крепелина). С той поры исследователями психиатрами, психологами предпринимаются попытки клинического анализа творчества известных деятелей искусства, литературы, политики. Резкий пик такого рода творчества относится к началу XX века. Эта отрасль психиатрического анализа получает название «патографии». Слово «патография» введено в употребление П. Дж. Мёбиусом, который хотя и не является родоначальником научной работы в этой области (первые патографии принадлежат французам – Лелю, Верга), однако должен быть признан непревзойдённым до сих пор классиком такого рода исследований (патографии Гёте, Руссо, Шопенгауэра, Ницше, Шумана). По определению Бирнбаума патография – это биография, составленная под углом зрения патологии и освещающая не только историю жизни личности, но и творчество. Как правило, патография занимается психопатологическим изучением жизни и деятельности великих, гениальных и замечательных людей.(5)
В широком значении «патографическими» произведениями можно считать те, в которых собственно биографический аспект дополняется сведениями о болезни человека, патологических проявлениях личности в связи с его исторической или творческой деятельностью. Естественным образом биография полководца связывается с военными баталиями его времени, биография художника с существовавшими живописными стилями, литератора с литературными направлениями. Это кажется уместным. Патография добавляет «третье измерение» биографии. Наряду с жизнью и историей появляется болезнь.
Жизнеописатели прошлого также упоминали в истории жизни и необычные проявления характера и своеобразие поступков, которые при современном психопатологическом рассмотрении могут быть квалифицированы, как проявления душевных расстройств с проведением соответствующей дифференциальной диагностики, а при желании и рекомендациями по возможному лечению (сетуя порой на то, что в иные времена не было современного набора медикаментов).
Целью представленных заметок не является ни анализ патографических произведений, ни рассмотрение проблемы соотношения болезни и гения, но лишь постановка некоторых, связанных с патографией вопросов.
Что же привлекает авторов патографических статей и исследований?
Стремление показать, что, несмотря на психическое или физическое страдание (заболевание), а может быть, благодаря ему, той или иной исторической личности удалось встать выше других, современных ей творцов?
В этом контексте невозможно не упомянуть Чезаре Ломброзо (6), который прямо пишет, что его теория дала ему «ключ к уразумению таинственной сущности гения», и лучше него пока никто не написал на эту тему.
А может быть, лукавая попытка оказаться рядом с громким именем, к тому же в положении имеющего право или считающего возможным рассуждать о его достоинствах и недостатках, а также и болезненных проявлениях личности? (Сами посудите: кто главнее, тот, кто написал «Му-Му» или я, который написал о том, кто написал «Му-Му»? Он знает только про «Му-Му», а я и про «Му-Му» и про него).
Как представить сочетание выдающейся личности и его болезни, взаимовлияние их, как показать, внесла ли выявленная патология ущерб или напротив способствовала тому, что личность стала выдающейся? Благодаря или вопреки? Что даст читателю или исследователю творчества данной личности знание подробностей болезни? В каждом патографическом случае характер подобного анализа зависит не столько от объёма имеющейся у автора информации, сколько от мировосприятия и моральных представлений автора. Т.В. Сегалин (7) даже предлагал создать особую научную дисциплину – эвропатологию, как область психопатологии, которая занимается изучением патологии великих людей и патологии творчества и вырастить в связи с этим новых врачей - эвропатологов, которые сами должны быть художниками, музыкантами, изобретателями, чтобы подходить к явлениям творчества, как к нечуждому их личному психическому опыту. К. Ясперс (8) писал, что в патографический анализ литературных произведений «надо включать знатоков языка и языковых возможностей, причём таких, которые владеют понятийным аппаратом для соответствующего анализа». Он же считал, что «вполне адекватно воспринимать патографию может лишь тот, кто включает в круг своего чтения жизнеописания душевнобольных».
По сути дела, каждый врач участвует в производстве патографических произведений, создавая историю болезни пациента. Каждая врачебная история болезни является, в сущности, маленьким патографическим произведением, включающим в себя историю жизни, историю заболевания и связи их с социальной, общественной и личной жизнью пациента. Однако, издавна, со времён Гиппократа (9), считалось невозможным сообщать кому-либо сведения, узнанные о больном или от больного. В случае с произведениями патографов возникает ситуация, когда никто и не спрашивает их о болезни того или иного деятеля политики, искусства, литературы, авторы сами, узнав об этом или по архивным документам или, исходя из проведённого ими психопатологического анализа творчества или поступков, торопятся сообщить об этом всем. Не коллегам-психиатрам, не специалистам по психологии творчества, не биографам того или иного деятеля, что можно было бы оправдать профессиональными интересами, а всем любопытствующим. Хочется, чтобы патографическое произведение не было историей болезни в академическом понимании, чтобы в нём, кроме объективности присутствовало и тонкое чувство предела, за который не следует заступать.
Свои патографические очерки, посвящённые 28 известным историческим, политическим деятелям современности (10), авторы P. Accocce и P. Rentchnick открывают предисловием, в котором говорится, что болезни политических деятелей оказывали прямую связь на течение новой истории. Это же следует и из содержания их работы.
Болезненные проявления личности могут каким-либо образом повредить окружающим: маниакальность Н. С. Хрущёва (10) заставила нас долгие годы «догонять и перегонять Америку…» и поставила мир на грани ядерной катастрофы в Кубинском кризисе; а могут быть положительными: маниакальность А. С. Пушкина позволяет нам до сих пор восхищаться высотами его поэзии (11). Возможно, в первом случае адекватное лечение лидера сделало бы жизнь народов спокойнее, во втором же случае в результате лечения мы наверняка не имели бы наиболее продуктивного периода великого поэта.
При размышлении на эту тему в сознании возникает представление о двух полюсах: на одном из них непременное требование подтверждения «психического здоровья» для проведения того или иного вида общественной деятельности (законность этого под вопросом), на другом полная свобода в творческих проявлениях личности (до последнего времени ограничивающаяся законом).
Смысл истории болезни в том, чтобы на основе данных истории жизни, истории заболевания и связи их с социальной, общественной и личной жизнью пациента установить диагноз, назначить лечение и зафиксировать выздоровление или улучшение состояния.
В чём же можно усматривать прикладное значение патографических произведений?
П.М.Зиновьев в своей статье (5), перечисляя цели патографической работы, большое внимание уделял клиническому значению этих исследований (изучение «патологических развитий»). Говоря о биографическом значении патографии, он считает, что забвение социальной сущности явления дискредитирует метод патографического исследования. Заканчивает он свою мысль, однако, тем, что социальная оценка дел великого человека не относится к сфере компетенции психиатра.
Поможет ли читателю анализ психических расстройств писателя, художника, музыканта лучше понять их произведения?
Сможет ли каким-то образом повлиять на ход будущей истории психопатологический (патографический) анализ деятельности её предыдущих представителей - политиков?
Можно ли, учитывая опыт истории, предотвратить повторение печальных её страниц?
Может быть, это должно стать темой для размышления, как авторов, так и читателей патографических исследований.
Читатель же специалист (клиницист) должен сделать для себя вывод о ценности и положительных свойствах в иных случаях патологии (7).
Г. Котиков