Одним из центральных психических расстройств или проявлений «больной душевной жизни» является депрессия – самая «модная болезнь» ХХ столетия. Мы попытались поразмышлять, с точки зрения, феноменологии о различиях между эндогенной депрессией, как проявлением тяжелого психического заболевания и некоторыми другими видами подавленного настроения. При этом полезно вспомнить критические слова Ясперса в адрес конструктивно-генетической психопатологии и т.н. «теории расстройства витальных событий, витального торможения, расстройства процесса становления личности». Заканчивая главу о смысле и ценности объяснительных теорий своей «Общей психопатологии», Ясперс вопрошает себя и нас: «Нужна ли теория души в целом? Ответ – отрицательный, ибо в психопатологии любая теория способна объяснить лишь ограниченный круг фактических данных...Универсальная теория психической жизни не существует; есть лишь философия «человеческого». Именно поэтому мы предлагаем вдумчивому читателю на обсуждение не научные разработки, не теоретические выкладки, а свободные философские размышления, совершенно не претендующие на истину не только в последней, но даже и промежуточной инстанции. В познании событий и феноменов душевной жизни, как учил Ясперс, нас должны интересовать не причины тех или иных явлений, не объяснение их происхождения, а феномены как таковые, как «непосредственно данные» интуитивному постижению психопатолога. Мы должны получить ответ не на вопрос «почему», а на вопрос «каково». Если взять, в качестве модели невротическую или реактивную депрессию, то при определенной тяжести психической травмы (например, потере ребенка), степень выраженности депрессии будет приближаться к эндогенной. Анализируя так называемые объективно познаваемые психопатологом признаки депрессии, как субъективного симптома больной душевной жизни, разложив депрессию на составные части (как мы традиционно делали это при вещном, механистичном способе познания), мы с удивлением обнаружим отсутствие явных отличительных признаков этих двух видов патологии, если их рассматривать исключительно в рамках объективной психиатрии. В самом деле, двигательная заторможенность, постигаемая психопатологом с помощью своих собственных органов чувств во внешнем облике и моторике больного, может быть при реактивной депрессии такой же или даже более выраженной, чем при эндогенной депрессии. Убитая горем мать, может стоять или сидеть «соляным столбом» и будет способна передвигаться только в случае подталкивания её родственниками на похоронах. Идеаторная заторможенность, проявляемая в резком замедлении течения ассоциативного процесса и речи, воспринимаемая «объективно» психопатологом в виде замедленной речевой продукции, также будет сходной. И при эндогенной и при реактивной депрессии, замедление ассоциаций и речи может доходить до полной остановки и мутизма. И только при познании третьего кардинального признака депрессии - чувства тоски появляется возможность найти определяющую суть феномена. Чувство тоски, также имеющее представительство во внешних признаках, постигается в этой части понимания психопатологом с помощью своих органов чувств и непосредственного чувственного познания. Интенция сознания психопатолога направлена на печальный взгляд, тихий голос, скорбную мимику пациента. Будет ли она существенно отличаться при эндогенной глубокой депрессии от мимики и выражения глаз, наблюдаемых у пациентки с реактивной депрессией? Может отличаться, а может - и нет. Есть несколько дополнительных признаков эндогенной депрессии, например, суточные колебания настроения, с ухудшением настроения в утренние часы. Биохимики говорят, что это проявления суточных колебаний обмена нейромедиаторов, который может быть изменен так, а может быть и инверсионным. Существенно будет отличаться переживаемое больным чувство тоски. Но тоска, как душевное переживание другого человека простому непосредственному наблюдению врача психопатолога недоступно. Ясперс предлагает использовать для познания в качестве «непосредственно данного» такого субъективного феномена больной душевной жизни транспонирование, эмпатию и понимание. Сможем ли мы на этом пути познания выявить различия эндогенной депрессии и невротической-реактивной?.
Чтобы не повторяться, мы не будем изображать схематично механистичное разделение феномена депрессии на составляющие его отдельные признаки, а сразу попытаемся предложить схему феноменологического, относительно целостного познания двух кардинально различных психопатологических образований. Итак, если подвергнуть феноменологическому изучению реактивную депрессию, наступившую, предположим, у женщины потерявшей ребенка, то после очищения данного феномена от проблематичных признаков, эмпатически переживая её состояние, транспонируя свой «глаз души» в её внутренний мир, и переживая в воображении её тоску, как свою собственную, мы довольно легко (так как каждый из нас в жизни переживал утрату близких, обычное человеческое горе) сможем прочувствовать, что «Я» пациентки внезапно, наперекор всем своим желаниям, надеждам и смыслу жизни, потеряло одну из главных составляющих социальных одежд личности. Учитывая силу утраты, можно сравнить эту боль, как если бы психофизическое «Я» человека потеряло кожу, или что-то очень близкое к живому телу. «Я» не просто потеряло часть одежды, оно лишилось главной защиты личности от холода и мрака безграничного инобытия мира. Все помыслы, все чувства, надежды, подчас ложные и наивные, направлены только на одно – вернуть тепло прежнего покрывала души, укрыться от леденящей стужи равнодушной вселенной в самом прекрасном запахе мира - мягком дурмане детской головки. Как и чем бы ни лечить такую депрессию, выздоровление будет таким же долгим, как и приживление пересаженной кожи, на место ободранных горем кусков живого кровоточащего мяса. Кусками такой кожи будут другие или вновь народившиеся дети, в меньшей степени муж и остальные близкие, возможно друзья или любимое дело. Примерно так можно представить себе феномен тоски при реактивной депрессии, как субъективный симптом больной душевной жизни.
Совершенно иным представляется и сам по себе путь познания, и проявления эндогенной тоски. Чтобы транспонировать себя в душу больного эндогенной депрессией, эмпатически пережить или понять тоску, нам вновь придется совершить своё собственное трансцендентное восхождение в сферу общения «голых Я», на границу между посюсторонним миром и вненаходимостью, придется освободиться, раздеться от одежд и напластований социальных, семейных, профессиональных и иных вещных и общественных связей. Это необходимо, чтобы настроиться на волну переживаний душевнобольного. Мы даже попытаемся освободиться «как бы» и от своего психофизического «Я», мы почти достигнем границы трансцендентального существования своего собственного и общечеловеческого «Я». Необходимо, согласно Ясперсу, на третьей ступени трансценденции пережить «крушение, роковое переживание», познать «шифр бытия», или говоря более простым языком испытать потрясение и удивление перед экзистенцией иного трансцендентального «Я». Одновременно с этим самораздеванием «Я» мы осуществим феноменологическую редукцию феномена тоски, оставив за скобками все проблематичные признаки, могущие встретиться при самых разных видах депрессии. Как только в своем воображении мы начнем воспринимать как «непосредственно данное» феноменологически очищенный феномен тоски, в разряженном воздухе пограничья мы встретим «печального Демона, духа изгнанья...» Почему Демон печален? Потому что он изгнан. Нам очень четко и ясно станет понятной основа феномена и суть тоски – изменение витальности.
Схема 1. Сфера трансцендентного инобытия «Я»
Если в схеме первого размышления** в области трансцендентного существования мы констатируем патологически «перелетающий» (Кант) разум больного, «Я-racio», то при депрессии разум остается в сфере посюстороннего мира, среди людей (мы пока размышляем о депрессии без бреда). В область же трансцендентного существования «Я» попадает чувствующая, витальная часть личности. С.Ю. Циркин акцентирует ангедонию в структуре депрессивного аффекта, как важнейшее проявление депрессии: «при аутохтонных депрессиях теряется радость физического (витального) существования» Чем определяется непереносимость эндогенной тоски? Её похожестью на предсмертную тоску человека, уже простившегося с жизнью, уже находящегося в сфере инобытия, уже выключенного из числа живущих. Он безгранично одинок в холодной вечной вселенной и витальность его «Я» (один из пяти признаков самосознания «Я») чувствует этот холод смерти, несмотря на посюстороннее бытие разума. Разум не спасает от тоски, так как он бесчувственен, а витальная часть «Я» погружена в вечный обжигающий холод. Больной разумом понимает, что он ещё живой, но витальность его «Я» находится как бы по ту сторону бытия, она уже как бы умерла. Хочется обратить внимание размышляющего вместе с нами читателя, что ни многочисленные религии мира, ни научные разработки психологии так и не разъяснили понятие души и локализацию её вместилища, и только душевнобольные люди, страдающие тоской, указывают нам на то или иное место в своем бренном теле, где исходит тоской их больная душа. Витальная, живущая, жизненная часть «Я» тоскующего больного не может жить в условиях вечно холодной безграничной вселенной. Если при реактивной депрессии врач психопатолог довольно легко может транспонироваться в душу больного, так как сам переживал или обязательно когда-нибудь переживет несчастье, горе, тоску от потери любимых или друзей, то сопережить и понять тоску эндогенного больного можно только в воображении, только «как бы», только при общении двух трансцендентально расположенных «Я».. М.М. Бахтин, замечательный русский философ и филолог, в своей книге «Эстетика словесного творчества» писал: «Исключительно острое ощущение другого человека как другого и Я как голого Я предполагает, что все те определения, которые облекают Я и другого в социально конкретную плоть - семейные, сословные, классовые – и все разновидности этих определений утратили свою формообразующую силу. Человек как бы непосредственно ощущает себя в мире как целом, без всяких промежуточных инстанций, помимо всякого социального коллектива, к которому он принадлежал бы. И общение этого Я с другим и другими происходит прямо на почве последних вопросов, минуя все промежуточные, ближайшие формы.» Как мы уже говорили ранее, эти наши размышления отнюдь не претендуют на какую-либо научность, это скорее дань глубокого уважения и восхищения перед гениальной прозорливостью философов и психиатров прошлого, которые, будучи такими разными, приходили к очень похожим выводам и результатам. Кажется, будто воочию видишь, как филолог М.М. Бахтин и психиатр-философ Ясперс, трансцендируя, беседуют в космической вселенской выси друг с другом. (Я думаю, нет необходимости долго объяснять, что наши схемы и размышления о трансцендентном пребывании разума или чувствующей части «Я» не означают, что личность больного действительно находится там, в инобытии, в сфере трансцендентного существования. Мы хотели только сказать, что больной чувствует, ощущает, воспринимает себя, как пребывающего в инобытии мира. Точно также схема трансцендирования «Я» психопатолога не означает его действительного нахождения в сфере трансцендентального существования. Психопатолог, говоря словами Гуссерля, пользуется феноменологической установкой, для получения аподиктического знания (достоверного, основанного на логической необходимости), но в любой момент может перейти на естественную установку. Но тогда, по словам Гуссерля, знание становится проблематичным. В дополнение стоит упомянуть, что сложные философские термины, отпугивающие практического врача, изучавшего философию в виде эрзац-материализма, или, по словам В.Войновича в форме Е.П.Н.М. (единственно правильного научного мировоззрения), на самом деле не такие уж сложные и пугающие. Рефлексия и трансцендирование присутствуют при любом творческом акте человека. Так, например, поэт, описывающий тонкие душевные переживания своего героя, рефлексирует внутрь собственной души и трансцендирует в мир фантазии, инобытия собственного «Я». Когда А.С. Пушкин, сидя в кресле у камина, писал о своем осеннем настроении: «И тут ко мне идет незримый рой гостей, знакомцы давние, плоды мечты моей...», - он пребывал «не здесь и сейчас», а в мире своих грез и фантазий. И врач, как человек, свершающий ежедневно и ежечасно творческие акты мышления, в том числе при диагностическом познании своих пациентов, в какой-то мере вынужден и рефлексировать, и трансцендировать. Философское содержание этих феноменов человеческого сознания, конечно же, сложнее и глубже, но принципиально то же самое.
Если для помощи больному с реактивной депрессией более всего нужно согреть душу, одеть его вновь в привычные и теплые земные отношения, вернуть утерянное счастье и привычный покой, либо просто посадить в любимое кресло с вечерней газетой, то больного с эндогенной депрессией в теплые одежды не завернёшь, привычными отношениями, любимыми людьми не согреешь. Его душа стынет вселенским мертвым холодом, и сколько не покрывай мертвое тело, оно теплее не станет. Нужен мощный толчок, потрясение основ, терапевтический взрыв, чтобы осуществить обратный перелет витальной части «Я» из трансцендентного существования в мир людей и земного тепла. Как ни странно, есть в нашем «печальном Демоне», изгнанном болезнью, островок живой плоти, внушающий веру в принципиальную возможность возвращения и воссоединения с людьми. Витальность тоски - телесный эквивалент больной души - и есть такой островок. Витальность сближает психопатолога и больного, это ниточка, протянувшаяся от «вещи самой по себе», от трансцендентного инобытия «Я» ко всем нам. Колокольчиком, тихо, но беспокойно звучит душа: «Я всё ещё жива!», - так говорит она. И этой своей, такой по-человечески понятной печалью, даже находясь в инобытии, «Я –vitalis» больного не отгораживается стеной от психопатолога, принципиально отличаясь этим качеством от другого важнейшего феномена больной душевной жизни- аутизма. Но об этом речь в следующем нашем размышлении.
* Сообщение 2.
** См. Независимый психиатрический журнал, 2003, 1, ....