Настоящее заключение дано 18 февраля 2003 г. мною, Савенко Юрием Сергеевичем, психиатром высшей квалификационной категории с 42-летним стажем, ст.н.с., к.м.н., консультантом ГКБ № 50, президентом НПА России, председателем секции «Психиатрия и права человека» Экспертного совета при Уполномоченном по правам человека Российской Федерации
по запросу адвоката потерпевшей А.Хамзаева
на основании следующих материалов:
для ответа на вопросы:
Окончательное заключение экспертов от 14 ноября 2002 г. представляет 67-страничный текст, четко рубрифицированный на вводную часть (5 стр.), соматическое и неврологическое состояние (2 стр.), психическое состояние (8 стр.), экспериментально-психологическое исследование (6 стр.), обоснование выводов и ответы на вопросы суда (8 стр.).
От оставленного в деле экспертного акта от 18 сентября 2002 г. это заключение отличается только видоизменением названия, прибавлением в вводной части нескольких фраз, в которых указаны объекты исследования и использованные методы, а также выделением экспериментально-психологического исследования и ответов психологов на вопросы суда в самостоятельные части текста за их подписями, со снятием подписей психологов под общим заключением.
Эксперты указывают, что они опирались на 21 том материалов уголовного дела, 2 тома личного дела и освидетельствование самого Буданова. Сказано, что25 июля 2002 г. Буданов поступил на экспертизу в Центр им. Сербского, 8 августа поступили материалы уголовного дела, 21 августа срок экспертизы продлен Хамовническим районным судом Москвы. Однако ничего не говорится относительно целесообразности и оснований наличия в деле акта экспертизы от 18 сентября 2002 г., а также никак не комментируется изменение состава экспертной комиссии, указанного в определении суда. Хотя в этом определении и сказано, что «при необходимости могут быть привлечены и другие эксперты», но не половина же членов комиссии – 6 человек. Из них обосновано включены только трое: специалист по вопросу о годности к военной службе и два психолога.
Описательная часть акта, занимающая больше половины его объема, написана по хронологическому принципу в суммативно-обобщенном стиле, вопреки признанию самими экспертами множественности и разноречивости версий показаний свидетелей и самого Буданова.
Каким образом осуществлялась предлагаемая реконструкция событий, на основании чего выбирались те или иные показания, не объясняется. Даже в обосновывающей части экспертного акта не дается никаких обоснований предпочтения тех или других версий, не выстраиваются альтернативные ряды событий, не проводится их сравнительный анализ, не обсуждается мера их достоверности, надежности и адекватности, не анализируются их противоречия. Наоборот, отчетливо видны многочисленные натянутости и откровенная общая тенденциозность, определяющая весь текст. – Это предвзятая установка в пользу Буданова. Все, даже самые неприглядные его действия, поданы в максимально извинительном мягком стиле.
Возьмем для примера побочный, относительно нейтральный для дела эпизод. «По показаниям Федорова и Селиванца, на перекрестке к ним подошел военнослужащий и, представившись сотрудником ФСБ, стал выяснять, кто они такие. За сотрудником ФСБ сзади стоял и молчал чеченец. Когда Буданов спросил чеченца, почему он сам не может выяснить интересующую его информацию, тот в резких тонах высказал Буданову претензии по поводу мародерства. В ответ на эти действия Буданов ударил чеченца по лицу, от чего тот упал. В это время находившаяся рядом женщина закричала, что «они бьют главу администрации их села». Услышав это, Буданов сам лично помог подняться чеченцу. Удостоверив его личность, Буданов извинился перед ним и свидетельницей конфликта, после чего Буданов и глава администрации пожали друг другу руки. При этом последний сказал, что претензий к Буданову не имеет».
Полная распоясанность, своеволие грубой силы в отношении мирного населения подано в умильных лубочных тонах. Какой смысл было врачу докладчику приводить такие показания заинтересованного свидетеля Федорова И.И. (очень характерные для него, как настоятельного инициатора неспровоцированного обстрела села - в нарушение приказа - да еще осколочными снарядами и издевательств над Багреевым за недостаточное рвение в исполнении фактически преступного приказа)? Показать, как Буданов умеет переключаться, даже извиняться, т.е., вполне руководить своим поведением наряду с его привычным мордобоем? Но это работает на совсем другие выводы акта, чем те, с которыми мы в конечном счете имеем дело.
Неспровоцированный обстрел села называется врачом докладчиком «проверкой боеготовности» (об осколочных снарядах даже не упоминается), похищение Эльзы Кунгаевой - «задержанием», а ее несомненное убийство – «инкриминируемым деянием».
Таким образом, уже в этом центральном для психиатрии (как и любой науки) пункте, предопределяющем все прочее, - корректном изложении исходных данных в отношении всех событий - мы видим неприкрытую тенденциозность в пользу Буданова, которая находится в грубом противоречии с заключением акта. В новочеркасском акте указанный эпизод только упомянут («из показаний следует, что в этот же день у испытуемого произошел конфликт с главой администрации Танги-Чу») (т. 6, л.д. 103), а в акте Центра им. Сербского, наоборот, дан более подробно. Но в том и другом случае это согласовывалось с окончательными выводами этих актов.
Наконец, все заключение в значительной мере основывается на показаниях самого Буданова, причем позднейшие показания принимаются как более верные, другие просто замалчиваются.
Приходится признать, что в своей заключительной речи государственный обвинитель продемонстрировал намного более высокий и убедительный уровень аргументации, чем врач-докладчик Качаева. Это и разбор эпизода с гранатой, брошенной Будановым в печку, как пример творческой сметки, а не «импульсивности». Это и демонстрация закономерностей в изменении показаний Буданова на примере идеи «снайпера»: 1) сначала - полное отрицание факта выезда в Танги и похищения; 2) и отрицание, что он знает, кто такая Эльза Кунгаева; 3) потом утверждение, что она – дочь боевиков и, наконец, 4) что она снайпер. А ведь сколько страниц было посвящено психологическому раскручиванию этой версии в экспертном акте Центра им. Сербского, как главному оправданию Буданова.
Другим примером совершенно некритичного отношения врача-докладчика к показаниям Буданова может служить квалификация перенесенных им контузий. «В январе 1995 г. ...Буданов при взрыве фугаса (взрывной волной сбросило с танка) получил первую контузию головного мозга с кратковременной потерей сознания. После контузии, с его слов беспокоили сильные головные боли, тошнота, рвота, за медицинской помощью не обращался, факт контузии скрыл...» (Заключение, стр. 8). «По показаниям Буданова он в октябре и ноябре 1999 г. при разрыве снаряда и при обстреле танка из гранатомета дважды получал контузии головного мозга с потерей сознания с последующим развитием сильной головной боли, тошноты, рвоты, снижения слуха» (Заключение, стр. 10). «По показаниям Буданова 17.01.2002 г. во время боя он получил четвертую контузию головного мозга. Со слов подэкспертного после четвертой контузии головные боли стали практически постоянными, стали отмечаться подъемы артериального давления до 190/100 мм рт. ст.» (Заключение, стр. 11). Дело в том, что широко принятое в просторечии военнослужащих выражение «контузия» не делает различия между коммоцией (сотрясением головного мозга) и контузией (ушибом головного мозга), что создает при буквальном понимании ложное резкое утяжеление квалификации травмы. Разница эта велика: коммоция сопровождается только общемозговой симптоматикой, при контузии всегда имеется еще и локальная симптоматика, т.е., намного более тяжелое расстройство. Приведенные описания соответствуют только коммоциям, которые (хотя объективно и не фиксировались) соответствуют изменениям характера и высоко вероятны. А вот ссылки на многократные «контузии» несостоятельны. Что касается заключения невропатолога, то отмечаемый им акцент в левой теменно-височной области усилился за последний год, т.е., имеет не травматическую, а скорее сосудистую природу. Характерно также, что британский эксперт Стюарт Тернер вообще не нашел убедительных свидетельств грубых нарушений головного мозга, которые бы определяли психологическое состояние Буданова. Отсутствие нарушений познавательной деятельности при экспериментально-психологическом исследовании позволило Тернеру решительную формулировку: «эти данные также в высокой степени указывают, что повреждения головы не имеют отношения к его психологическим проблемам» (НПЖ, 2002, 3, 55). Ничего большего, чем рекомендация обследоваться у психиатра и принимать фенозепам на ночь, со стороны начальника медпункта полка капитана м/с Купцова С.В. в акте не упоминается.
Между тем, последняя, третья судебно-психиатрическая экспертиза Буданова продолжила тенденцию резкого (в геометрической прогрессии) утяжеления квалификации его психического состояния.
Если Новочеркасская экспертиза (30.08.2000) установила в момент убийства кумулятивный физиологический аффект у психопатизированного посттравматика с формулой «не мог в полной мере осознавать фактический характер и значение своих действий и осуществлять их произвольную волевую регуляцию и контроль»,
то экспертиза Центра им. Сербского (24.09.2001) квалифицировала то же самое состояние при том же диагнозе плюс посттравматическое стрессовое расстройство как «сумеречное нарушение сознания», которое «лишало Буданова способности осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими», в связи с чем его «следует считать НЕВМЕНЯЕМЫМ».
Последняя экспертиза Минздрава РФ (14.11.2002) пошла значительно дальше: хотя она целиком отказалась от версии «какого-либо временного болезненного расстройства психической деятельности» в момент убийства, но заявила, что «хроническое психическое расстройство у Буданова сформировалось задолго до совершения инкриминируемых ему деяний, выражено столь значительно, что в период, относящийся к инкриминируемым ему деяниям, он не мог в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и не мог руководить ими. По своему психическому состоянию в настоящее время Буданов не может осознавать фактический характер своих действий и руководить ими, что лишает его способности участвовать в судебном заседании и давать показания по делу».
Таким образом, крещендо от экспертизы к экспертизе идет грандиозными скачками: «ограничено вменяем» - «невменяем» – фактически «недееспособен».
Но если для любого профессионала заключение первой экспертизы является при выставленном диагнозе вполне адекватным и нередким, и – в общем случае – не вызывает возражений, а заключение второй экспертизы также обладает внутренней согласованностью, так как сумеречное состояние сознания естественным образом предполагает невменяемость, то заключение последней экспертизы представляет грубую внутреннюю несогласованность.
Психоорганический синдром, сопровождающийся деменцией, конечно, делает человека недееспособным. Но Буданову выставлен диагноз психоорганического синдрома без деменции. Недееспособность в этих случаях нечто невероятное. Страшно подумать, скольким (с такой логикой и таким прецедентом) можно было бы оформить недееспособность, - злоупотреблений на этом поле и без того довольно. А ведь в экспертную комиссию входит генералитет отечественной психиатрии, авторы руководств для студентов и врачей. Как совместить эти, казалось бы, несовместимые факты, или по крайней мере, как объяснить их?
Свое приобщенное к делу заключение на второй акт экспертизы я заключил обоснованием того «решающего обстоятельства», которое смогло бы достойным для нашей профессии и для сути дела образом решать такого рода раскаленные экспертные дела. Суд проигнорировал эту рекомендацию.
Между тем, экспертный опыт последних восьми лет на примере начавшихся с 1995 г. судебных процессов против религиозных организаций, якобы вредящих психическому здоровью, позволил нам составить целую классификацию всевозможных экспертных фальсификаций («Основы религиоведческой экспертизы» – М., 2002, 14-25) и сформулировать принципы и способы предохранения от них. Это принципы максимальной открытости и реальной состязательности всех позиций. Из этого следует необходимость в обосновывающей части экспертного акта открытого обсуждения возможных фальсификаций и использования метода альтернативных версий. Другими словами, необходимо разносторонне обосновывать как выбор используемого материала, так и способы манипулирования с ним. (Более того, этим требованиям следовало бы придать форму и силу подзаконных актов).
Последний акт экспертизы Буданова очевидным образом нуждается в указанной процедуре и может послужить примером ее эффективности в ситуации, казалось бы, несоизмеримости сил.
Самый простой и эффективный способ манипулирования результатами экспертизы – это формирование состава экспертной комиссии. Когда это право отдается одной стороне – это заведомая фальсификация: комиссию легко сформировать из психиатров, склонных к расширительной диагностике психических расстройств, так называемых гипердиагностов, либо противостоящих этой тенденции психиатризации действительности гиподиагностов. Все они, искренние в своих мнениях, невольно служат замыслу режиссера.
Ростовский суд, откровенным образом нарушающим права потерпевшей стороны, уступил свою прерогативу формирования состава третьей экспертной комиссии Минздраву РФ, т.е., фактически той же Т.Б.Дмитриевой, экс-министру МЗ РФ, сохранившей пост председателя Ученого Совета МЗ РФ по психиатрии, курирующей в Минздраве вопросы судебной и социальной психиатрии и возглавляющей Центр им. Сербского, экспертное заключение которого было дезавуировано судом.
В результате, комиссия была сформирована из членов, известных расширительной диагностикой психоорганического синдрома.
Это председатель комиссии проф. В.Н.Краснов, в приверженности которого к расширительной диагностике деменции я имел возможность недавно убедиться на чрезвычайно ярком примере, где «деменция» уже год как сменилась продуктивной творческой деятельностью. Расширительной психиатрической диагностики он держался и в недавней дискуссии о ликвидаторах аварии на Чернобыльской АС.
Это акад. А.С.Тиганов, который в 2-х томном «Руководстве по психиатрии», изданном под его редакцией в 1999 г., пишет о психоорганическом синдроме по той же кальке, как и его учитель акад А.В.Снежневский о шизофрении. А именно: психоорганический синдром, который классиками психиатрии рассматривался как синоним деменции, рассматривается им как общее наименование всех его начальных стадий: астенической, а затем эксплозивной, когда до деменции далеко, а не только эйфорической, а затем апатической, когда деменция налицо. Это та же логика, когда говорят, что человек рождается, чтобы умереть, и поэтому рождение - это первая стадия смерти. Это та недавняя логика, когда политическим диссидентам ставился диагноз малопрогредиентной шизофрении на основании довода (и убеждения), что лет через двадцать – тридцать очевидные для всех признаки шизофрении обязательно проступят, а социальные последствия ранней, еще совсем не очевидной и несомненной форм шизофрении оказывались одинаковыми. Так, пожалуй, большинству людей, у которых нет в роду психически сохранных долгожителей, можно ставить диагноз деменции по паспортному возрасту.
Это проф. А.О.Бухановский, в руководстве которого «Общая психопатология» 1998 г. (стр. 245) варианты приобретенного психического дефекта представлены плавным переходом от личностных расстройств к тотальному слабоумию, вместо четкой демаркации деменции, что для психической патологии также фундаментально, как психотический уровень для психической болезни. Это совершается ценой искажения реальности в угоду своей схемы, тогда как амнестические и даже интеллектуальные расстройства наступают, как известно, раньше, чем регресс личности. Мы постоянно имеем дело с личностно сохранными больными, которые при тестологическом исследовании оказываются совершенно несостоятельными в интеллектуально-мнестическом отношении.
В эту же группу, насколько мы знаем, могут быть также причислены проф. Н.Н.Иванец и проф. Ю.В.Попов, который все вредные привычки рассматривает как самодеструктивное поведение в психопатологическом смысле этого слова.
Вторую группу экспертной комиссии составили сотрудники Центра им. Сербского: проф. В.А.Гурьева, проф. И.А.Кудрявцев и даже акад. Г.В.Морозов – главный исполнитель психиатрических репрессий по политическим мотивам в 1960-1980-х годах, бойкотируемый международным психиатрическим сообществом. Символическая фигура как для прошлого, так и для этой комиссии. Неумный с государственной точки зрения выбор, вызвавший общественное возмущение. НПА России направила протест по этому поводу в Ростовский суд. Не дожидаясь решения суда, Г.В.Морозов, В.А.Гурьева, И.А.Кудрявцев и Ю.В.Попов направили в суд самоотводы. Таким образом, как бы демонстрировалась непричастность к экспертной комиссии сотрудников Центра им. Сербского, скомпрометировавшего себя как в прошлом, так и предыдущим крайне уязвимым актом экспертизы.
Сама экспертиза проходила в обстановке полной закрытости и секретности. Акт экспертизы, отосланный в Ростовский суд, не был представлен для ознакомления даже адвокатам.
Между тем, после событий в Норд-Осте (26.10.2002), резко изменивших политический курс в отношении Чечни с переговорного процесса на непримиримый, от имени министра здравоохранения акт экспертизы был затребован обратно в Москву, якобы для более правильного оформления.
Когда акт экспертизы был, наконец, оглашен на самом судебном процессе, он поразил не только своими ответами, резко контрастирующими с ожидаемыми и не отличавшимися от предыдущего отвергнутого акта, но и шестью новыми членами комиссии, из которых трое опять-таки были из Центра им. Сербского: проф. М.А.Качаева, проф. Т.В.Клименко, М.В.Морозова. Более того, именно М.А.Качаева выступила в центральной роли врача-докладчика и в самом деле играла на судебном процессе наиболее активную центральную роль среди экспертов. Врач-докладчик как правило знакомится с материалами дела и готовит экстракт из них для остальных членов комиссии. Таким образом, врач-докладчик получает возможность расставлять акценты и манипулировать исходными данными, особенно когда их много, в соответствии со своими установками. Мы подробно описали в свое время, как жертвой доверия к тенденциозным записям в истории болезни генерала П.Г.Григоренко оказался наиболее выдающийся отечественный клиницист проф. Э.Я.Штернберг (НПЖ, 1992, 3-4, с. 50).
В деле имеются два варианта текста акта – до и после его переоформления. Таким образом, можно увидеть, что заставило «министра здравоохранения» прибегнуть к бепрецедентному поступку – отозвать акт из суда. Оказывается лишь для того, чтобы психологи вынесли свои данные со своими подписями отдельно от общего текста. Но это имело смысл только при возникновении острого разноречия между членами экспертной комиссии психиатрами и психологами. Во всех остальных случаях в широко бытующей практике такое разнесение не делается. Адвокат А.Хамзаев предположил несогласие психологов с выводами комиссии и предложил допросить их в суде. Но легко предположить и другое: что оставление в деле первого варианта акта – это типовой обманный прием «для отвода глаз», так как крупность нарушения, на которое пошли, соразмерна только изменению ответа на второй вопрос суда.
Как мы сформулировали выше, обосновывающая часть, если она хочет быть убедительной, должна содержать открытое обсуждение возможных фальсификаций и альтернативных версий. Это фактически азбука науки – необходимость так называемой нулевой гипотезы. Достаточно выстроить одну или несколько альтернативных версий, помимо предложенной экспертами, и сравнить, чтобы увидеть, какая из них наиболее непротиворечива, не требует натяжек либо держится на сомнительных основаниях или благодаря изъятым звеньям. Эта методология позволяет прояснить не только действия Буданова, но и действия самих экспертов, в частности, объяснить поразительно грубую противоречивость последней экспертизы.
Напрашивается в качестве наиболее вероятной следующая версия: текст акта экспертизы до событий в Норд-Осте содержал ответ на центральный вопрос суда, идентичный новочеркасскому, так как этому соответствовала вся логика хода процесса с заменой государственного обвинителя, дезавуацией второй экспертизы и назначением третьей. Отозвание акта экспертизы из Ростовского суда преследовало задачу изменения экспертного заключения, в соответствии с резкой переменой политического курса после событий в Норд-Осте и торжеством ястребов. Если это предположение верно, то следы указанной перемены должны были остаться в тексте акта.
И мы действительно находим этот след. Врач-докладчик из Центра им. Сербского Качаева, а по всему видны именно ее усилия, увлеклась деталями и упустила главное: диагноз, выставленный третьей экспертизой, гармоничен медицинским критериям «частичной невменяемости» и грубейшим образом противоречит «невменяемости» и тем более «недееспособности». Недееспособности автоматически не дает даже вторая группа инвалидности по психическому заболеванию без права работы, а здесь она фактическми косвенным образом квалифицируется у человека с блестящими профессиональными характеристиками, который успешно командовал танковым полком. Медицинская квалификация «невменяемости» по хроническому психическому расстройству с решительным отрицанием «какого-либо временного болезненного расстройства психической деятельности» фактически равносильна признанию «недееспособности». Ответ экспертной комиссии на центральный, второй вопрос суда гармонирует лишь с «психоорганическим синдромом» в классическом значении этого термина, т.е., с деменцией, или с «психоорганическим синдромом с деменцией» в новом словоупотреблении, в частности у А.С.Тиганова. Однако ни клинико-психопатологические, ни экспериментально-психологические данные, ни выставленный самой экспертной комиссией диагноз, в том числе по МКБ-10, деменции не содержат. Наконец, ответ экспертной комиссии на второй вопрос суда «выставляет дураками» многочисленных сослуживцев Буданова, от рядовых до генерала армии В.А.Шаманова, начальника мед.части полка, да и всех психиатров и психологов предыдущих экспертных комиссий. Лично для Буданова такое экспертное заключение, делающее его профессионально несостоятельным, «медвежья услуга», от которой его защищает наша критика. Для так называемых «сторонников Буданова» это даже не пиррова победа, а «гол в свои ворота», хотя, конечно, эксперты «хотели как лучше»: в конце концов эксперты выставили в дураках и самих себя – ведь они опирались на показания самого Буданова, они аргументировали превосходство своей экспертизы над новочеркасской тем, что к трем томам дела прибавилось еще 18 томов за счет новых версий человека, который фактически признается недееспособным последние три года. Наконец, эксперты не заметили в своем акте грубейшее противоречие.
Все эти и многие другие кричащие несообразности снимаются следующим альтернативным предположением. А именно, что в ответе на основной, второй вопрос суда – «Буданов не мог в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и НЕ МОГ руководить ими», врач-докладчик, могла вставить «не мог» во втором, выделенном нами случае, ценой редкого прецедента и грубой внутренней несогласованности. Также как и всю последующую беспрецедентную для выставленного диагноза тираду: «По своему психическому состоянию в настоящее время Буданов не может осознавать фактический характер своих действий и руководить ими, что лишает его способности участвовать в судебном заседании и давать показания по делу». Ведь в том же стиле на первый вопрос суда: страдал ли, страдает ли Буданов каким-либо хроническим душевным расстройством, и если да, каким и с какого времени? – Врач-докладчик отвечает: «С октября 1999 г.». Это сознательное введение суда в заблуждение, так как умалчивается, что дело не в сроке первых проявлений психических расстройств, а в сроке первых проявлений расстройств определенной глубины. Саморазоблачительно, каким образом описанное нами выше привычное размывание границ психоорганического синдрома именитыми членами комиссии сочетается с его будто бы сразу полным выражением, т.е., нечто для них невозможное.
Мы могли бы указать на еще многие несообразности экспертов психиатров и психологов, но они лишь подтвердили бы уже нарисованную картину. В деле Буданова, рассмотренном в живой динамике и широком контексте, для любого человека со здравым смыслом на поверхности лежат всевозможные виды манипуляций. В частности, манипулирование материалами дела: суд отказался приобщить к делу важное научное заключение специалиста-прозектора д.м.н. А.И.Ойфы, обосновывающее полную несостоятельность судебно-медицинской экспертизы вскрытия Э.Кунгаевой, результаты которой «не могут быть использованы в качестве доказательства по делу». И, наоборот, приобщил к делу письмо генерала В.А.Шаманова, апологетичное в отношении Буданова. Манипулирование свидетелями, некоторые из которых – от рядовых до генерала Герасимова – просто исчезли. Выше мы описали манипулирование экспертами. Наконец, для всех отчетлива связь с переменами курса властей, в силу трех его резких противоположных изменений.
Заслугой минздравовской экспертной комиссии является вполне логичный отказ от версии нарушенного сознания на момент убийства, так как фактически никем не оспариваемый диагноз дает возможность квалифицировать «ограниченную вменяемость» без грубых натяжек в силу нередкой повседневной практики такого рода.
Итак, как было выше подробно показано, очевидная тенденциозность, значительное число различных форм манипулирования и грубая внутренняя несогласованность и противоречивость лишают последнюю экспертизу доказательной силы.
По нашему убеждению в современных условиях нецелесообразно назначать очередную экспертизу. Динамика состоявшихся экспертиз, откровенная соотнесенность последних двух экспертиз с внутриполитической борьбой, грубое давление на экспертов, всем хорошо видны и понятны. Репутация судебной психиатрии никогда еще не падала так низко. Но главное, что могут пострадать миллионы наших пациентов и просто пожилых людей. «Логика» выводов последней экспертизы открывает путь валу злоупотреблений с облегченной квалификацией недееспособности.
Из трех имеющихся экспертиз несомненно наиболее взвешенной является первая, опирающаяся на неискаженные последующими воздействиями и фальсификациями материалы дела. С профессиональной психиатрической точки зрения это единственная экспертиза, обладающая внутренней согласованностью и достаточно высокой вероятностью своих выводов.
* На заседании Военной коллегии Верховного Суда РФ приобщено к делу